Джаннет Инг - Под маятником солнца [litres]

– Силки? – Ее слова сбили меня с толку.

– Думаю, у ткачей хорошо получается мастерить силки. Проворные пальцы и все прочее. Отец Ариэль Давенпорт любил слушать пение птиц, пока мы работали.

– И что же вы делали со всеми этими птицами? – Я перевернула вязанье и, взглянув на законченную строчку, пересчитала просвечивавшие ряды.

– Продавали. Певчие птицы стоят немалых денег, особенно если хорошенькие. Хотя я больше дорожила теми, у кого были красивые голоса. Думаю, лондонская знать любит держать у себя таких. Мы так же поступали, и дом наш наполняло пение. Все ссоры забывались, едва начинала петь подходящая птица.

– Звучит прекрасно.

– Я не очень хорошо умела плести силки, но могла обучать птиц. И тогда одна из наших принималась приманивать других. А мне казалось, что эта-то песня и есть самая красивая. Когда птица обманывает своих родичей.

– Вы… вы, должно быть, поймали много птиц, – запинаясь, произнесла я. Не будучи наивной по части ловушек (в конце концов, кроты – это вечная напасть), я тем не менее не могла не вспомнить предостережение из мемуаров капитана Кука о том, что фейри двуличны по своей природе.

– Мне это не очень нравилось, но с красотой не поспоришь. А они пели прекраснее всех. – Ариэль погрузилась в воспоминания, тяжело вздохнула и провела рукой по вязанью. Пальцы с нежностью поглаживали каждый стежок. – Матери Ариэль Давенпорт всегда хотелось, чтобы я научилась плести кружева на коклюшках. Она лгала мне, что это проще, чем ткать. И постоянно повторяла, что за кружева получше платят. «Никогда не будешь голодать, если владеешь нужным ремеслом».

– Мне знакомо это чувство, – пробормотала я и горько усмехнулась, глядя на свои собственные руки.

Дочери священника достает благородства, чтобы быть воспитанной и образованной, но ей никогда не стать полезной. Застряв между миром труда и миром книг, я в комнате у брата сетовала на отсутствие работы. Это были долгие месяцы угнетающей праздности.

– Я бы ответила, что вы тоже можете плести кружево, но боюсь получить за это оплеуху. Вы ведь не умеете плести шелк. – Мисс Давенпорт поднесла вязанье к свету и прищурилась от солнечных лучей, которые пробивались сквозь замысловатый узор. – А у меня просто руки неподходящие. Слишком уж много там коклюшек.

– Меня никогда не учили плести кружево.

– Там целая сотня коклюшек. А еще валик. Потому-то и нет ничего более ценного, чем наполовину сделанные кружева, ведь для каждого кусочка нужен собственный валик, – она фыркнула. – Ужасное искусство.

– Вы, должно быть, страшно по ним скучаете.

– Что, простите? – растерянно и удивленно переспросила она, выбираясь из своих воспоминаний.

– По вашей… то есть по семье Ариэль Давенпорт. Вы, должно быть, по ним скучаете.

– Вовсе нет, – покачала головой она, – вовсе не скучаю.

– Но вы так часто о них говорите.

– Славно, что вы подумали, будто я могу по ним скучать. Мне это нравится, – мисс Давенпорт слабо улыбнулась. – Немногие здесь понимают, отчего бы мне по ним скучать. Как я вообще могу скучать? Другие – они просто созданы такими. Как и мои руки. Я бы могла попытаться притвориться, пропускать нити друг над другом, и иногда даже получалось бы что-нибудь похожее на кружево. Но это не совсем одно и то же. Само собой не выйдет.

Несмотря на все мои тревоги, покинуть замок я не могла и уже начинала жалеть, что не осмотрела порт в первый же день. Хотя странные картины, которые я тогда увидела, и подпитывали мои грезы, те быстро превращались в выдумки.

В качестве некоторого утешения мисс Давенпорт повела меня прогуляться по внутреннему двору замка. Сады ей, похоже, были не по нраву. Мисс Давенпорт объяснила, что до возвращения Лаона покровительство, которое не позволяло жителям Фейриленда причинить ему вред, на меня не распространяется.

– Кровь связывается кровью, – несколько чопорно произнесла она, – и кровь узнает кровь. Не стоит ждать, что всю работу сделает соль из мира смертных. Вы и сами должны держаться подальше от опасности.

Я поморщилась. У мисс Давенпорт появилась привычка отчитывать меня за беспечное отношение ко всем этим мрачным предупреждениям и странным табу.

– Есть гейс, которому о вас известно.

Гейс [12] Гейс – распространенная в древности разновидность запрета-табу в Ирландии. Гейсы назначались для того, чтобы уравновесить какой-либо дар и не вызывать гнева высших сил. ?

– Запрет, хотя некоторые называют его участью. Он оберегает вашего брата и тех, кто одной с ним крови. Бледная королева обещала, что ни преподобный, ни его родичи не умрут в этих стенах, и пока вы остаетесь здесь, вас защищает ее слово. Тут вас и тронуть не посмеют, как бы им этого ни хотелось. Так что в самом деле не стоит вам бродить снаружи в одиночестве, мисс Хелстон.

– Кого вы имеете в виду? Кто не посмеет меня тронуть? – Я остановилась и, обернувшись, посмотрела на нее в упор, надеясь что-нибудь прочесть в до крайности человеческих глазах мисс Давенпорт.

Избегая моего взгляда, она лишь слегка пожала плечами:

– То, что находится за пределами замка.

– И что же там находится? – от досады мой голос сделался громче. – Чего мне бояться?

– Не уверена, что могу, то есть должна…

– Я видела лица, – призналась я, а когда ее брови нахмурились, торопливо добавила – В тумане. В день своего приезда. В тумане виднелись какие-то лица, фигуры.

– Возможно, у вас просто воображение разыгралось. Вам… вам не стоит быть такой любопытной, – ответила она. – Вспомните, что произошло с первым миссионером.

– Мне никто не рассказывал, что случилось с Ро-шем.

Она остановилась, покатала невысказанные слова на языке, точно леденец, и проглотила. Затем откашлялась и без тени смущения произнесла:

– Лучше вам и не знать.

– А я бы предпочла узнать, мисс Давенпорт, – упрямо выпятила подбородок я.

– Может и так, мисс Хелстон. И я предпочла бы рассказать вам, но, боюсь, не смогу.

– Вы даже не говорите, кому Лаон подал прошение или чего хотите добиться вы, удерживая меня здесь.

– Тайны вас защищают.

Мне хотелось начать с ней спор и вынудить сказать правду, но учитывая, что у меня было лишь двое знакомых в Аркадии, перечить одному из них казалось поступком недальновидным.

Некоторое время мы шли в молчании. Между нами веяло холодом, хотя маятниковое солнце висело довольно низко.

Первой заговорила мисс Давенпорт. Я посмотрела на нее и заметила смущающую, обманчивую человечность в ее глазах. На губах моей спутницы мелькнула улыбка, и голос прозвучал довольно мягко, словно в словах ее и на самом деле заключалось примирение:

– Не всякое знание приносит радость.

Мисс Давенпорт ободряюще протянула мне руку. Я пожала ее, кивнула и улыбнулась, стараясь скрыть досаду.