Сара Маас - Дом Земли и Крови [litres]

– Боги милосердные!

– Видел бы ты этих «змеепридурков».

– Ты их убила?

Ее глаза потемнели, и в них появился хищный фэйский блеск.

– Нескольких. Тех, кто стрелял в Данику. Я с ними… разобралась. Остальных застрелила полиция.

Пылающий Солас! Хант чувствовал: это еще не конец истории.

– Данику считали безрассудной тусовщицей, обеспокоенной судьбой зверюшек. Сабина и сейчас так думает, но… Даника отправилась освобождать несчастное зверье, поскольку не могла спать по ночам, зная, что они томятся в клетках. Одинокие. Испуганные.

«Принцесса сборищ». Два года назад Хант и триарии смеялись у нее за спиной.

– Даника всегда помогала тем, кого Сабина считала ниже себя. Отчасти она делала это, чтобы позлить мать, но главным было желание помочь. Потому-то она обошлась так мягко с Филипом Бриггсом и его группой, неоднократно давая им шансы одуматься… Я не говорю, что у нее был легкий характер. Но она была хорошим чел… хорошей ваниркой.

– А что ты скажешь о себе? – осторожно поинтересовался Хант.

– Дни напролет я не чувствую ничего, кроме холода – такого же, как устроил Аидас. Дни напролет меня снедает единственное желание: чтобы все стало как прежде. Мне невыносима сама мысль о движении вперед.

Хант пристально посмотрел на нее:

– Среди Падших находились те, кто смирился с рабским венцом на лбу и клеймом на руке. Ты об этом слышала. Спустя десятки лет они смирились со своей участью и перестали сопротивляться.

– Тогда почему же ты и твои соратники не перестали?

– Потому что мы были правы тогда и остаемся правыми сейчас. Шахара была лишь острием копья. Я слепо последовал за ней в бой, обреченный на поражение, но я верил в ее идеи.

– Если бы удалось повернуть время вспять и снова встать под знамена Шахары, ты бы встал?

Хант задумался о том, о чем почти не позволял себе думать. Он никогда не анализировал случившееся на горе Хермон и последующие события.

– Не примкни я к мятежникам, моя способность метать молнии приглянулась бы другому архангелу. Скорее всего, я бы служил сейчас командиром в одном из пангеранских городов и надеялся однажды уйти со службы. Но какой дурак отпустит со службы умеющего испепелять рукотворными молниями? Сама жизнь толкала меня в легион Шахары. Молнии. Убийства. Я никогда не мечтал достичь в этом совершенства. Если бы смог, покончил бы с жутким ремеслом.

Ее глаза понимающе вспыхнули.

– Знаю.

Хант удивленно поднял брови.

– Достичь совершенства в том, что тебе совсем не нравится. Конечно, ты бы с радостью забил на такой талант. У меня тоже есть талант: я изумительно умею притягивать к себе разных придурков.

Хант подавил смешок.

– Ты не ответил на мой вопрос, – напомнила Брайс. – Ты бы примкнул к мятежникам снова, зная, чем все кончится?

– Я ведь и пытался тебе объяснить: не стань я мятежником, я бы вел такую же жизнь, как сейчас. Может, то была бы подслащенная версия. Я по-прежнему остаюсь легионером, которому поручают задания сообразно моим так называемым дарованиям. Только сейчас я официально являюсь рабом, а в иных условиях был бы вынужден служить, поскольку больше некуда податься. Вот и вся разница. Я служу не на Пангере, а на Вальбаре. Как и свободным ангелам, мне платят жалованье. Микай даже предложил мне сомнительную сделку, и я надеюсь однажды получить прощение своих предполагаемых грехов.

– Значит, ты не считаешь их настоящими грехами?

– Нет. Все дело в ангельской иерархии и прочем дерьме. Мы не напрасно подняли мятеж.

– Даже если он стоил тебе всего?

– Да. Считай, я ответил на твой вопрос. Зная, чем все кончится, я бы все равно это повторил. А если я когда-нибудь получу свободу… – (Брайс перестала помешивать мясо на сковороде.) – Я помню всех, кто сражался против нас, кто погубил Шахару. Я помню всех ангелов, астериев, сенат, губернаторов… словом, всех, кто выносил приговор мне и моим соратникам.

Он привалился к столу и поднес у губам бутылку, предоставив Брайс самой додумывать остальное.

– А после расправы со всеми, кого считаешь врагами? Что потом?

– Ты хотела сказать: если я уцелею, – сказал он, удивляясь ее бесстрашию.

Главное, она его ничуть не осуждала.

– Допустим, ты отомстил всем архангелам и астериям. Что потом?

– Не знаю. – Он вяло улыбнулся. – Может, Куинлан, мы с тобой что-нибудь придумаем. У нас же столетия впереди.

– Это если я совершу Нырок.

– А почему бы не совершить?

Ваниры крайне редко отказывались от Нырка, выбирая жизнь смертных.

Брайс порезала овощи и выложила их на сковороду вместе с приправами. Затем сунула в микроволновку миску с рисом быстрого приготовления.

– Для Нырка необходим Якорь.

– Как насчет Рунна?

Ее родственник, при всей его внешней браваде и прочих придурочных свойствах, истребил бы любую нечисть в Яме, чтобы защитить Брайс.

– Ни в коем случае! – презрительно сморщилась она.

– А Юнипера?

Верная, любящая фавна – чем не Якорь?

– Она бы согласилась, но что-то меня останавливает. А звать государственного чиновника – вообще не по мне.

– У меня был такой, и все прошло удачно.

Хант почувствовал: у нее назревают вопросы. И погасил их, не дав выплеснуться наружу:

– Может, к тому времени ты передумаешь.

– Возможно. – Брайс закусила губу. – Сочувствую, что ты потерял своих друзей.

– И я сочувствую потере твоих.

Брайс молча кивнула, снова взявшись за ложку:

– Многим этого не понять. Они спрашивают: «А на что это похоже?» Когда все случилось, внутри меня погас свет. Даника не была мне ни сестрой, ни возлюбленной. Но только с нею я могла быть такой, какая есть, и не бояться, что меня упрекнут и осудят. Я знала: она всегда ответит на звонок и позвонит сама. С нею я чувствовала себя смелой. Знаешь почему? Что бы ни случилось, какой бы поганой ни была ситуация, я всегда могла рассчитывать на ее поддержку. Даже если все летело в Хел, достаточно было поговорить с нею, и мир снова расцветал яркими красками.

Хант едва удержался от желания подойти к ней и взять за руку.

– Но ее больше нет, и яркие краски не появляются… Все не так, как было. Ты не думай, больше я не буду о ней говорить. Вроде бы пора и перестать. Столько времени прошло. Но у меня не получается. Стоит слишком близко подойти к правде моей новой реальности, мне хочется бежать без оглядки. Я страшусь быть собой. Я и танцы забросила, потому что они мне напоминают о ней. Мы постоянно танцевали. В клубах, на улицах, в квартире, а еще раньше – в университетском общежитии. Я не позволяю себе танцевать, поскольку раньше танцы дарили мне радость. А теперь… я не могу, не хочу прежних ощущений… Знаю, это звучит глупо и сентиментально.

– Вовсе не глупо, – тихо ответил Хант.