София Баюн - Механические птицы не поют [СИ]

— Да, но с этим трупом газеты устроили какую-то истерику. Даже сочинили, что несчастная старушка ходила по улицам и кого-то там душила. Не лучшая, кстати, реклама свечей.

— Это «Соловьи» спонсировали истерику. Заплатили Пишущим, чтобы они насочиняли эту чушь и распространили ее как можно шире. И не дают людям забывать, что если они видят что-то похожее на оживший труп — это, скорее всего, стокер или другое… сказочное создание.

Уолтер усмехнулся. Умно. Действительно, в этот странный век, когда механические протезы могли заменить руку, а в деревнях все еще лечились кровопусканием и овощными пудрами, было очень легко убедить людей, что неприглядная тайна, с которой они столкнулись, имеет мистическую природу.

Томас жил на отшибе, вокруг были деревни — шанс, что человек, встретившийся с «соловьем» будет достаточно образован, чтобы понять, что именно видит, был невелик.

Тайны берегли себя сами, люди лишь слегка им помогали.

— Томас, а что будет, если вы разобьете ампулу? — неожиданно для себя самого спросил Уолтер.

— Ничего, мне пришлют другую, — пожал плечами он. — Если я правильно понимаю о чем вы просите… это не работает без макета.

— У меня есть макет, — глухо ответил он. — Вы продали все зеркала?

— Нет, пара осталась… Уолтер, это очень… болезненно. Вы потом не захотите отходить от этого зеркала.

— Поверьте, я ничего так сильно не захочу, как отойти от зеркала, — усмехнулся он. — Впрочем, я пойму, если вы откажетесь… вы заплатили за это такую цену, а я…

— Перестаньте, — поморщился Томас. — Дело вовсе не в этом. Дело в том, что это хорошо для стариков, доживающих в иллюзиях — таких, как я. Но если хотите… пойдемте.

Уолтер поставил джезву на подставку. Керамика долго держит тепло, кофе не успеет остыть до возвращения Томаса.

Они прошли по темному коридору и остановились перед запертой дверью. Уолтер отстраненно смотрел, как Томас возится с ключом и про себя тихо рассказывал Спящему Сон, в котором у него сейчас получится отпустить Джека.

В комнате было холодно и темно. Томас несколько минут пытался зажечь единственный газовый фонарь. Наконец он выплюнул мутный и жидкий рыжий свет, растекшийся бликами по поверхности небольшого старого зеркала на стене.

Уолтер ожидал, что зеркало будет большим, но оно оказалось чуть больше локтя в длину.

— Зеркало в ванной, перед которым я бреюсь, еще меньше, — виновато пояснил Томас.

— Ничего, все равно я собираюсь подглядывать в это окно, а не сбегать, — нервно усмехнулся Уолтер.

Томас, кивнув, вытащил из нагрудного кармана небольшую ампулу из темного стекла.

— Если вы не хотите… долгого эффекта — вам хватит половины.

— Спасибо.

Он не услышал, как Томас ушел, закрыв за собой дверь. Смотрел на свое отражение — изможденное лицо с заострившимися чертами, делающими его похожим на мертвеца, смотрел, как пятна света красят все в желтоватый, восковый оттенок, и думал, что весь мир на проверку оказался таким — мертвым и желтоватым.

Интересно, можно ли с помощью «Трели» и отлаженного механизма создать новый мир — такой же мертвый и страшный, но кажущийся ярким и живым?

Но для этого целый мир должен страстно пожелать этой иллюзии. Он точно знал, что желает другой. «Трель» была вязкой, чуть маслянистой и терпко-кислой на вкус. У нее был привкус лекарственной стерильности, выдающий обман. Но Уолтер и хотел быть обманутым.

Сначала ничего не происходило. Он вглядывался в зеркальную муть, где жил только его двойник, заглядывающий ему в лицо.

Тень Джека появилась за его спиной привычно и легко, как и десятки раз до этого.

— Что за чушь ты опять придумал? — устало спросил он.

— Ты сказал, что призраки приходят, чтобы люди могли их отпустить.

— Ты опять ничего не понял, глупый мальчишка, — устало вздохнул Джек. — Что, Томас вернул мать?

А свет становился ярче. Сначала он стал ярко-оранжевым, тревожным и злым. Но потом с него словно сошла ржавчина, засияла ярким, солнечным золотом. По стенам заструился кремовый шелк обоев, окно, закрытое тяжелыми ставнями, вдруг сбросило их словно оковы, оставив только тонкую темную раму, прозрачное стекло и пену белоснежных занавесок. Пол медленно светлел, исчезал мусор, и скоро остались только белоснежные доски паркета.

Только Джек оставался таким же, каким был. Он стоял у Уолтера за спиной, желчно усмехаясь, словно радуясь бессилию эликсира. С его волос текла вода, частые пятна крови чернели на пальто и алели на манжетах, а зеленый шарф свисал с шеи, словно петля.

— Убедился?

Но Уолтер смотрел, не оборачиваясь. Он знал, что дом, который еще недавно был живым, сдастся быстро, но Джек, который был по-настоящему живым так редко, будет сопротивляться до последнего.

Капли воды, срывались с его волос все чаще. Они насквозь пропитали воротник и рукава пальто, стекали по лацканам, впивались в шарф. Джек поднял лицо, и Уолтер увидел, что взгляд у него стал растерянный и какой-то беспомощный, совсем как тогда, в их прощание в Вудчестере.

— Уолтер?..

Он, не отрываясь, смотрел в зеркало.

Он хотел, чтобы Эльстер забрала из приюта хорошая семья, и она ничего не узнала о «Механических Пташках».

Хотел, чтобы «Пташек» вовсе не существовало.

Хотел, чтобы отец любил его.

Но если он что-то и понял, так это что человек видит только то, во что способен поверить. Он мог поверить в то, что убьет Эльстер, потому что поверил, что Джек убил Кэт. Мог поверить в то, что надеялся увидеть сейчас.

Но «Пташки» были воплощением незыблемого, того, с чем на самом деле бесполезно бороться — хоть дурманом, хоть истовой верой, хоть революциями. «Парнас» вытащит наружу их секреты, уничтожит компанию. Человечество получит урок, пощечину, одну их многих, которые получало всю историю.

Сделает выводы? Изведет в себе жестокость, построит новый, лучший мир?

Уолтер слишком устал, чтобы поверить в это. Музыкант Уолтер может быть и смог. Но лорд Уолтер Говард, сколько бы платков ни сжег, унаследовал не только зеленые глаза и склонность к безумию, но и родовую мизантропию. Эльстер стала жертвой не каких-то людей, которым можно было предъявить обвинение и успокоить совесть. Она, как и другие «пташки», была жертвой человеческой натуры, которой дали лазейку в запретах.

Но Уолтер мог поверить, что для Джека все могло сложиться иначе. Поэтому был уверен, что увидит то, ради чего вглядывался в зеркало.

Капли становились все чаще. Вода текла с промокшего насквозь пальто на белоснежный паркет и растекалась густым и бордовым, а спустя мгновение бесследно исчезала. Она текла по лицу Джека, и почему-то он не пытался ее вытирать. Уолтер видел, как медленно меняется его лицо, и никак не мог поверить.