Галина Гончарова - От стажера до ведьмы [= День и ночь] [litres]

Брови такие… Вот хоть Солоху играть запускай! Постаревшую, но не утратившую способность сажать мужиков и чертей в мешки.

– Добрый вечер, – поздоровалась Ирина. – Лейтенант полиции, Алексеева Ирина Петровна.

– Добрый вечер. Наталья Николаевна.

– Не Гончарова? – не удержалась Ирина.

– Нет, Слуцкая. – Но женщина тоже улыбнулась. Хотя и сдержанно.

– Простите… Вы – супруга Николая Петровича?

– Да.

– Могу я с вами поговорить?

– Да, конечно. Проходите.

В домике было уже чисто. Прибрано, обои со стен ободрали, рулоны в углу лежат, потолок побелен заново…

Ремонт?

– Давно пора было эту халупу продать, – перехватила Иринин взгляд женщина, – да Колька против был. А сейчас я ее уж точно продам.

– Да… Я бы тоже ее продала на вашем месте, – покивала Ирина.

Наталья Николаевна пожала плечами.

– Только о горе не надо, хорошо? Так получилось, что ж теперь? Жизнь продолжается, для детей надо жить, для внуков.

– Да какие внуки? Вам в таком возрасте еще и самой не поздно, – польстила Ирина.

Расчет оказался верным, женщина расплылась в улыбке и стала действительно выглядеть лет на десять моложе.

– Да ладно уж!

– Неужели вам зеркало то же самое не говорит?

Вторая улыбка была искренней первой. И Ирина заподозрила, что кто-то у вдовушки уже был.

Ну, так что ж. С алкашом, пусть он и пьяница, жить сложно. Нечестно так? Надо его было выгнать, а самой нового найти?

Всех обстоятельств Ирина не знала, вот и судить не собиралась. Да и не это ее интересовало.

– Скажите, Наталья Николаевна, а вы ведь тут с детства жили?

– Да. Я вашим уже рассказывала…

– Расскажите, пожалуйста, еще раз… Прасковью Никитичну вы знали?

– Бабу Пашу-то? Еще как знала.

– Что вы можете про нее сказать? Впечатления, мнение… что угодно!

Наталья Николаевна махнула рукой и полезла в шкаф. Достала оттуда электрический чайник, конфеты, пряники.

– Ладно. Работать сегодня не получится, давай посидим, поговорим. Знала ли я тетю Пашу? Не могу сказать, что ее вообще кто-то знал. А сейчас уж и живых не осталось, небось.

– А дочь ее?

– Вот уж кто свою мать хуже всех понимал, так это Клавка. Но тут тетя Паша сама виновата была.

– Почему? Избаловала?

– Ну, можно и так сказать…

Ирина сложила руки, показывая, что скажите, пожалуйста! Интересно же!

– Вы, молодые, сейчас в такое и не поверите.

– А во что такое надо поверить? – поинтересовалась Ирина.

– Да ведьма была тетя Паша. Понимаешь, ведьма.

Ирина аж рот открыла.

Она собиралась разговор наводить исподволь, а тут все на тарелочке! Кушай, не обляпайся.

– Настоящая?

– Да уж не игрушечная. Кстати, и слово это она не терпела.

– Почему?

– Говорила, глупое. Импортная чушь нанеслась, а мы и повторяем попугаями. Она себя ведуньей называла. Потому что ведала. Знала что-то, что другим неведомо. Ну и могла многое.

– В смысле порчу навести, проклясть…

– Нет, этим она не занималась, – покачала головой Наталья Николаевна. – Могла, знаю. Мать рассказывала, был случай. Знаешь, в советские времена у нас много чего замалчивалось…

– Да?

– Я тогда тоже маленькой была, а только так получилось. Начали дети в округе пропадать. Маньяк какой объявился, что ли? Сейчас бы все газеты кричали, люди береглись бы, а тогда ведь никто и никак… Молчали все.

Ирина молча кивнула. Было такое.

Почему так долго развлекался Чикатило? Да потому, что никто ничего толком не знал, никого не предупреждали! Хотя и это спорно. Тут не знаешь, как лучше. Или не информировать население и без помех вести расследование, или информировать и получить панику и факты самосуда. Последнее – запросто. А еще есть подражатели, тоже те еще твари. Проинформировали руководителей предприятий, директоров школ, а всех подряд… не факт, что лучше будет.

– Трое детей пропали, как сейчас помню. Вот мать третьего и прибежала к Прасковье. Плакала, кричала, в ногах валялась…

Почему-то Ирина ее отлично понимала. А что бы она?

Да хоть бы с телевышки прыгнула на месте той матери. Лишь бы все было с малышом в порядке…

– И?

– Хочешь верь, хочешь не верь, а Прасковья ее повела к себе. А я ребенком была, нам с Клавкой все любопытно было. Ну, мы и подглядели.

Ночь-полночь, сидит Прасковья над блюдом с водой, у женщины, которая к ней пришла, рука порезана, кровь в воду капает… Нам аж жутко стало, а та все смотрит, смотрит… И две свечи горят по обе стороны, а больше ни искорки нигде.

Потом помрачнела. Сказала, что жив пока ребенок, но надолго его не хватит, если до утра не найти, то и не спасти. Только куда бежать, где искать, она точно не знает, дом видит, нарисовать может, но ты побегай по городу? Но еще один путь есть…

– Какой?

– К ней бы не прислушались, понимаешь? Да и что она видела, это ж не дом с адресом, я потом поняла. Картинки, образы… Мне она тоже гадала, чего уж там.

Ирина понимающе кивнула.

– У колодца жить, да не напиться?

– Понимаешь…

– Понимаю.

– Вот. Прасковья и предложила той женщине. Мол, от крови по крови… Она своему сыну родня, а сын сейчас рядом с палачом. Можно так сделать, что умрет подонок. Тогда и ребенку он вреда причинить не сможет, и найти его найдут, проще будет… Но плата за такое будет недешевая.

– Вроде бы в этом городе сбербанк не грабили? – попробовала пошутить Ирина.

– А плата и не деньгами. Прасковья честно сказала, что сделать – сделает, но ее сил не хватит, придется у женщины занять. Может, лет десять жизни уйдет, может, больше или меньше, она точно не знает. Но та годами жизни заплатит.

Ирина поежилась.

– Согласилась?

– Кто б сомневался. Согласилась, конечно. Прасковья ее за руку взяла и руку в воду погрузила. Прямо в миску с водой… Была у нее такая, глиняная, с петухами… Вот тут мы с Клавкой и вправду чуть не описались. Как там красным полыхнуло! Свечи аж до потолка огонь выметнули. И стихло все. Мы дальше и смотреть не стали, удрали. А наутро нашли того подонка, ты что думаешь? Мертвого, как камень. Ребенка он калечить начал, да сердце, видать, от возбуждения не выдержало. Обширный инфаркт.

– А ребенок жив остался?

– А то ж. До утра долежал, болел потом долго, говорят… Его мать к Прасковье потом прибегала. В ноги кланялась, любые деньги предлагала.

– Еще чего-то хотела?

– Да нет, благодарила.

Ирина поежилась. Такой вот размен.

Десять лет жизни за спасение твоего ребенка. Что скажешь? А то и скажу, цена – семечки! Хоть и двадцать лет, а не жалко.

– Жуть какая. А больше она никогда? Не наводила порчу?

– Она с моей матерью дружила, было дело. И жаловалась иногда, дело наше такое, не посплетничать-то?

Ирина закивала, подтверждая, что без сплетен жить нельзя на свете, нет…