Карина Шаинян - С ключом на шее [СИ]

Подумав, она выкладывает белый фартук и парадную блузку для концертов. Еще надо будет залезть в темнушку. В рыбацком ящике есть соль, крючки и леска, и складной нож. Папа хватится только зимой.

Дверь в комнату распахивается, и Яна вжимает голову в плечи.

— Иди спать, — говорит теть Света. — Завтра закончишь.

Папа, обмякший и сутулый, совсем не похожий на себя, глубоко затянулся и выпустил сизый клуб дыма. Ольга закашлялась и помахала перед собой рукой.

— Ну? — зло спросила она.

— Он болен, — угрюмо ответил папа. — Он не виноват… — Ольга нетерпеливо шевельнулась, и он поморщился: — Я сейчас позвоню, не кричите. Вы правы, это должен сделать я. Только дайте несколько минут… переварить.

— Переваривайте, — пожала плечами Ольга, блуждая взглядом по кухне. — Только недолго, у меня дочка одна дома сидит…

Глядя на отца, Яна тоже схватилась за сигареты. Порез на бедре, залепленный пропитанным зеленкой пластырем, страшно щипало. Распоротые джинсы, кое-как замытые от крови, свисали с холодной батареи, и с них капало. Вместо них на Яна влезла в кирпично-красные брюки, которые папа извлек с антресолей, бормоча: «Вот, на вырост тебе брал… Там другие были, как раз тебе по размеру, но эти наряднее… Думал, дорастешь — обрадую, модные такие штаны… Давай, примерь». Пояс доходил Яне до подмышек; ниже штаны вздувались и торчали, как кривая картонная коробка, но что хуже всего — они кололись. Нагнувшись, Яна поскребла ногтями голени, оставляя на ткани темные полоски. С тоской подумала о запасных джинсах, лежащих в гостиничном номере. Одно хорошо: если пластырь не поможет, кровь не будет бросаться в глаза.

Дядь Юра остался в коридоре — привязанный к стулу веревкой, которую Ольга кое-как нашла в темнушке. Было слышно, как он тихо всхлипывает — несчастный старик, избитый молодыми здоровыми бабами, преданный единственным другом, лишенный естественного, неотъемлемого права на движение. Яне приходилось напоминать себе, почему дядь Юру связали, — но эти простые мысли, эти железные доводы ускользали, не желая держаться в фокусе внимания, и их место занимал стыд. Напали на взрослого… на пожилого человека…

Яна зажала сигарету в зубах, с размаху взъерошила волосы. Пробормотала под нос:

— Бред какой-то… — Она нервным щелчком сбила с сигареты пепел, рассыпая его по столу. Подняла глаза. — Пап, хватит тянуть, а то мы уже сами как уголовники…

Папа медленно кивнул и потянулся к телефону. Руки у него тряслись.

— Кто-нибудь знает, как вызвать милицию с мобильника? — жалобно спросил он, и Яна растерянно посмотрела на Ольгу. Та открыла было рот, но папа вдруг решительно затолкал сигарету в пепельницу. — Нет. Я так не могу, — сказал он. Ольга гневно раздула ноздри, и он торопливо выставил ладонь: — Да погоди ты…

Неловким, негнущимся пальцем он потыкал в экран. Послышались длинные гудки вызова. Чуть настороженный мужской голос.

— Привет, Шерлок, — с натужной вальяжностью сказал папа. — …А что, Пионером больше нравится? Ладно, извини… Помнишь, ты все маньяка мечтал поймать на пару с той журналисточкой? Еще интересно? Ну так приезжай, забирай… Да вот так! — послушав еще секунду, он нажал на отбой, отложил телефон и принялся брезгливо тереть руку об штанину. — Скоро приедет, — сказал он. — С него все началось, с озера этого дурацкого, — Ольга побледнела и сделалась прямой, как палка. — Сам пусть и расхлебывает…

Яна кивнула. С него все началось… Она вдруг вспомнила, что с того вечера, когда она впервые услышала про Коги, начались не только убийства, и поняла, что все еще совсем не закончено. У дядь Юры не было собственной истории. Он сам был частью истории Голодного Мальчика. Он был поглощен им задолго до того, как попал на Коги во второй и последний раз…

Яна, не моргая, смотрела на изуродованные временем и людьми, но все еще живые сопки, подернутые сумерками. Ужасающее, радостное, ужасающе радостное предчувствие: вскоре придется перейти дорогу за домом — и пойти по тропе, петляющей сквозь стланики, через перину мари, по вылизанным штормами склонам, сквозь горько-сладкий ветер, бьющий в лицо. Озеро, круглое и черное, как зрачок, и в нем — плоские куски холодного, тяжелого неба…

Далеко-далеко, в коридоре, оставшемся за миллион километров, за серой завесью тумана, тихо заскулил дядь Юра. Губы Яны раскрылись; она дотронулась до трубочки, спрятанной под футболкой, и под тканью проступили ее продолговатые очертания. Глаза закололо, будто ветер уже бросал в них кварцевый песок. Яна крепко сжала веки, а когда снова распахнула глаза — фокус ее зрения сместился. Теперь она смотрела в толщу оконного стекла — и впервые за все эти годы не хотела отвернуться. Волосы ее отражения потемнели. Зрачки становились все шире, заполняя радужку. То, что плавало в оконном стекле, хотело есть. Оно очень, очень проголодалось и уже почти не могло ждать…

Ольга двумя грубыми рывками задернула шторы, и Яна заморгала.

— Нам придется, — тихо сказала она. Папа нахмурился, и она с досадой прикусила губу, но все-таки повторила: — Нам придется. Мы не сможем всю жизнь уворачиваться от зеркал…

Ольга раздраженно шмыгнула, задрала подбородок, блуждая взглядом по кухне. В прихожей снова захныкал дядь Юра, позвал жалобно: «Сань… Послушай, Сань…», — и папа, кряхтя, принялся разминать очередную сигарету. Ольга закатила глаза и вдруг просветлела, заметив початую бутылку коньяка на холодильнике. Не спрашивая, грохнула ее на стол. Папа молча поморщился. Ольга с сомнением посмотрела на него и повернулась к Яне:

— Будешь?

— Мне только нажраться не хватало… — пробормотала та. Нажраться хотелось: ожидание становилось невыносимым, и заполнить его было совершенно нечем.

— А я вот выпью, — решительно сказала Ольга, присела на краешек стула и припала губами к горлышку. Папа забарабанил пальцами по столу, подчеркнуто глядя мимо.

«Да что ж это такое, Санек…» — выговорил дядь Юра тонким голосом и принялся возиться. Где этот чертов Пионер, тоскливо подумала Яна. Ольга быстро сделала еще один глоток. Разгладила ладонями замявшуюся штанину. Прочистила горло. Яна, заранее холодея от того, что она может сказать, протянула:

— Ндааа, погодка… Отвыкла я… — она не договорила, осекшись под почти испуганным взглядом Ольги. «Кхм-кхм», — громко сказал папа. Уши стали горячими, как угли: невинная фраза прозвучала как пародия — сказанная ее голосом, но с безошибочно узнаваемыми интонациями отца. Ольга неловко пошевелилась, тоскливо посмотрела на коньяк. С трудом отвела от бутылки глаза.

— Ну а как ты вообще? — спросила она. — Замужем? Дети есть?

— Да я, знаешь, как-то не очень… — промямлила Янка.