Карина Шаинян - С ключом на шее [СИ]

Ольга попятилась. Наказание настигло, когда она уже поверила, что все обойдется. Не молния — родители молчуна, ставящие свечку за здоровье сына. Механически исполняющие лишенный смысла ритуал. Мертво глядящие на огонь лишенными надежды глазами.

— Мы же не знали, — прошептала Ольга. — Не знали…

…Мама с треском ломает картонку из-под яиц, еще позавчера полную, и запихивает ее в мусорное ведро.

— Я рада, что ты стала так хорошо есть, — весело говорит она. Последнее время у мамы хорошее настроение, и Ольга догадывается, почему. Она видит подсказки, пока еще мелкие признаки перемен. Замечает, что флакончик духов «Дзинтарс» перекочевал из серванта на тумбочку. Знает, что неделю назад мама была в парикмахерской. Видела упаковку от капроновых колготок в мусорном ведре — импортных колготок, которые мама достала в мае и приберегла на особый случай. А позавчера Ольга заметила, что свежий номер «Советского Нефтяника» лежит не на кухонном столе, а рядом с телефоном, развернутый на программе кинотеатра. Просыпаясь среди ночи, Ольга видит, что мама улыбается во сне. У мамы появился жених, и Ольга изнывает от злости на то, что мама прячется и вообще ее не спрашивает, от радости за нее, от любопытства, тревоги и беспокойства.

Но сейчас веселье мамы какое-то ненастоящее, а на дне ее глаз неуютно шевелится тревога.

Голодный Мальчик прожорлив. Они с Яной и Филькой таскают еду по очереди, стараясь брать те продукты, пропажа которых не слишком бросается в глаза. Хлеб. Макароны. Тушенка из экспедиционных запасов Янкиного отца и «морские камешки», которые Филькина бабушка покупает где-то мешками. Ольге приходится сложнее всего: в ее доме не так уж много еды — маме некогда стоять в очередях. Если честно, их запасы такие скудные, что иногда Ольга обдумывает кражу из магазина.

А еще продукты стоят денег. Мама старается не подавать виду, но Ольга знает, что денег у них мало. Наверное, мама боится, что теперь их совсем перестанет хватать…

— Извини, мам, просто так есть хотелось, — тараторит Ольга. Врать противно. Янка с Филькой как хотят, но лично она больше воровать из дома еду не будет. — Но это уже прошло, говорит она. — Честно-честно, прошло! У меня, наверное, этот… скачок роста был!

Мама окидывает ее странно задумчивым взглядом, от которого становится жутко.

— Ничего мне рассказать не хочешь? — спрашивает она. Ольга широко раскрывает глаза и мотает головой, глядя в мамино лицо. Обычно этого хватает, но сегодня мама продолжает смотреть на нее все с той же ужасающей задумчивостью.

— Ты очень красивая, — медленно говорит мама. От неожиданности Ольга перестает таращить глаза. — Ты ведь не играешь с большими мальчиками, правда? С мальчиками старше тебя?

Ольга задумывается. Их вечно голодный друг ни разу не говорил, сколько ему лет. Может, он и правда старше. Может, ему целых двенадцать… А было бы здорово все рассказать маме. Она, наверное, не выдаст. И обязательно что-нибудь придумает… Потому что с Голодным Мальчиком что-то не так, очень-очень не так, и дело вовсе не в еде.

Погруженная в свои мысли, она не сразу замечает ужас на мамином лице, и выныривает, лишь когда та оседает на стул, прижимая ладонь к груди.

— Мам, ты чего? — громко шепчет Ольга и хватает ее за руки. — Мам! Не дружу я ни с какими мальчиками, ты чего, ну мам! — она снова делает честные глаза, изо всех сил, так, что начинает ныть лоб и шевелятся уши. Она готова поклясться, что вообще не знает ни одного мальчика. Что угодно, лишь бы остановить… вот это.

И мама верит, как всегда. Или делает вид, что верит. Ольга понимает, что маме просто некуда деваться, и от этого становится совсем тошно.

— Что, и с Филькой своим рассорилась? — спрашивает мама, пряча за насмешкой облегчение.

— С Филькой? — удивляется Ольга. — Не… Так то ж Филька!

Они смотрят друг на друга и заговорщицки улыбаются. Потом мама снова становится серьезной.

— Вот с ним и гуляй, — говорит она. — Не ходи одна. И не вздумай никуда лазать, никаких гаражей и домов под снос, никаких безлюдных мест, ясно? Гуляйте во дворе. Ты понимаешь, почему?

Ольга кивает.

Час спустя она вывязывает Послание, пока мама дремлет в кресле с раскрытой книгой в руке. «Еда», «нет», «думать», «завтра». Книга с глухим хлопком падает на пол, и мама вскрикивает во сне, но не просыпается, только хмурится особенно, непривычно горько. Ольга откладывает Послание и теребит ее за рукав.

— Ма, ложись давай, — говорит она.

Мама смотрит на нее мутно, как только что открывший глаза щенок, выбирается из кресла и, горбясь, плетется в ванную. Пока она стоит под душем, пытаясь смыть въевшийся в кожу запах лекарств и болезней, Ольга довязывает последние узлы и заканчивает под щелчок шпингалета. Мама выходит из ванной в ночнушке в горошек; со слипшихся кудряшек еще капает. Ее лицо блестит от крема, ресницы без косметики кажутся почти белыми, а глаза — ярко-розовыми. Ольга включает ночник и гасит верхний свет.

— Точно никаких мальчиков? — спрашивает мама, когда они уже лежат в своих кроватях, разделенные сероватой темнотой.

— Конечно точно, — дает Ольга единственный правильный ответ, и мама с успокоенным вздохом переворачивается на другой бок, но не улыбается. Этой ночью она не улыбается.

Утро такое теплое, что Ольга снимает кофту и повязывает ее вокруг талии. Два вареных яйца, спрятанные в карман, постукивают по ногам. Чтобы срезать дорогу, она ныряет в дыру в заборе и несется через пустырь, расчищенный под стройку, небрежно перескакивая через глинистые колдобины. Из-под расколотых плит рядом с вагончиком пробиваются пушистые шары одуванчиков. Ольга сворачивает с пути, чтобы сорвать и обдуть парочку, и видит чью-то руку, мертво торчащую из бурьяна по ту сторону нагромождения бетона.

В животе кувыркается холодное. Ольга разом понимает, что она одна, что заброшенная стройка — и есть безлюдное место. Именно в таких местах можно наткнуться на всякое. На алкашей с сизыми лицами и огромными багровыми носами, которые будут молча сверлить тебя странными напряженными взглядами. На кучку курящих старшеклассников: «Только вякни кому!» — «Больно надо…». На скользкие бесцветные резинки, от которых Филька оттаскивал их с Янкой, чуть не плача. Можно нарваться на разлагающихся мертвых собак, с которых содрали шкуры, с клочками шерсти, прилипшими к почерневшим мышцам и жилам. На заплаканную женщину, сидящую прямо на земле среди мусора и битого стекла с юбкой, задранной до пояса, которая станет орать: «Пошла на хер отсюда! Чо уставилась? Пошла нахер!». На дохлых крыс. Или на огромную живую крысу, которая будет с истошным писком бегать по кругу, а потом с визгом метнется прямо в лицо, и Ольге только чудом удастся отбить ее ладонью (и мерзкое ощущение горячей влажной шерсти сохранится надолго, очень надолго).