Карина Шаинян - С ключом на шее [СИ]

— Так вот, там были такие злые духи — гаки, они все время…

— Гаки! — со смехом выкрикивает Голодный Мальчик, но его темные глаза вцепляются в Филиппа с такой злобой, что тот прикусывает язык.

— Гаки-бяки, — улыбается Яна.

— Саки, — с удовольствием добавляет Ольга и тут же машет рукой у рта, прогоняет ляпнутое словечко. — Да ладно, не дуйся! Что за гаки? Да ладно тебе! Ну правда, что там дальше?

— Не буду я вам ничего рассказывать, — выдавливает Филипп и стискивает кулаки. Дурак! Надо было дотерпеть, пока они останутся одни…

— Гаки, — гыкает Голодный Мальчик, не сводя с Филиппа холодных, как вода в озере, глаз.

Забытый всеми Рекс встает, отряхивается и решительно идет к Голодному Мальчику. Огромные желтоватые клыки аккуратно смыкаются на тощем грязноватом запястье. Мальчик нервозно дергает рукой, но пес держит крепко. Он упирается лапами в песок и тянет.

— Да отцепись ты от меня! — визгливо вскрикивает Голодный Мальчик и зло пихает собаку коленом в бок. Он почему-то боится, страшно боится этой добродушной дворняги, и только страх не дает ему ударить Рекса по-настоящему. Голодный Мальчик снова отчаянно дергает рукой, и Филипп злорадно хохочет.

— Рекс, не приставай! — спохватывается Ольга. — Опять ты… Заманал уже!

Пес тихо скулит и отходит в сторону. Голодный Мальчик, дергая лицом, сердито вытирает руку, размазывая собачьи слюни по штанине. Рекс снова ложится, разочарованно роняет голову на лапы. Круглые карие глаза двигаются, отслеживая каждое движение.

— Готово, — говорит Ольга.

— Знатное сало, — Голодный Мальчик жадно выхватывает у нее прутик. — У мамки своровала?

— Не своровала, а взяла в холодильнике, — обиженно отвечает Ольга. Янка хихикает, смотрит на Филиппа.

— У тебя нос в саже, — говорит она. Он вскакивает, проходит по хрустящему пляжу два шага, отделяющих костер от кромки воды. Опускается на колени. У самого берега сквозь воду просвечивает песок; чуть дальше в темной торфяной глади отчетливо, как в зеркале, качается тощая фигура Голодного Мальчика.

— Знатное сало, — повторяет он и вонзает зубы в четвертушку черного, купленную Филиппом за три копейки, которые бабушка утром выронила в коридоре. — Эх, сейчас бы настоящей еды…

Ольга с Яной переглядываются.

— А это — не настоящая? — сердито спрашивает Ольга. Голодный Мальчик мотает головой так, что черная челка падает на глаза.

— А какая — настоящая? — спрашивает Яна. Мальчик жует. Не дождавшись ответа, Яна морщится: — Ты суп хочешь, что ли? Совсем дурак? Это же невкусно! Папа говорит, что настоящая еда — это суп, — объясняет она Ольге.

Голодный Мальчик снова мотает головой, пожимает плечами.

— И супу бы за милую душу навернул, — расплывчато отвечает он. — У меня, видишь, зуб не растет? — он гулко глотает, раскрывает рот и тычет пальцем в дырку в ровном белом заборе. — А все потому, что питание плохое…

— Я принесу, — смущенно говорит Яна. — Меня на обед заставляют…

Она замолкает и упирается взглядом в землю. Ольга сочувственно шмыгает носом. От неловкости Филипп яростно тычет носком в песок, выбивая в нем влажную яму. Когда родителей нет дома, Янка выливает то, что ей положено съесть, в унитаз.

Голодный Мальчик их смущения не замечает.

— Заметано, приноси, — говорит он с набитым ртом. — Только хлеба не забудь, пустой суп хлебать неохота…

Он засовывает в рот последний кусок и снова берется за халцедоновый резец и трубочку.

— А что это такое вообще? — спрашивает Ольга.

Голодный Мальчик перестает вырезать. Филипп видит, что он выдумывает ответ, и Ольга тоже — она медленно приподнимает брови, и по ее лицу расползается насмешливая ухмылка. «Щас она тебя…», — злорадно думает Филипп, но тут влезает Янка. Янка вообще не понимает таких вещей.

— На свисток похоже, — говорит она, и Голодный Мальчик быстро кивает. — Дай подуть?

Голодный Мальчик с секунду раздумывает, а потом вдруг ухмыляется. Вроде бы и весело, но от этого веселья почему-то становится нехорошо.

— На, — говорит он с коротким смешком.

По спине Филиппа пробегают мурашки. Мир становится медленным и вязким. Филипп видит, как хмурится Ольга. Видит, как Янка подносит трубочку (нет, кость, настоящую человеческую кость!) ко рту. Это отвратительно, как те картинки с голыми людьми, которые однажды принес в школу Жека. Филипп подается вперед; он хочет крикнуть «Не надо!», но издает лишь слабый писк. Мир уходит из-под ног и возвращается; мир качается, словно матрас над трясиной. Янка улыбается, прикасается губами к трубочке, и Филипп содрогается.

Янка дует. Огромный жуткий звук плывет над озером, низкий и тоскливый, как плач последнего динозавра. От него выворачивает наизнанку. От него перехватывает горло и прыгает в животе — матрас порвался, хрупкие стебли сухой травы разошлись под ногами, он протонул. Трясина темной вязкой волной затапливает мозг. От нее пахнет нефтью и канализацией.

Янка отодвигает от себя кость на вытянутой руке, желая оказаться как можно дальше от нее, но не решаясь отбросить. Вид у нее оглушенный. Опустевший. Как будто она вложила в выдох всю душу. Голодный Мальчик хохочет, и дырка в его зубах зияет, как черная дыра.

В этот момент Филипп впервые думает, что, возможно, они все трое попали в беду, хотя и не знают пока об этом.

Хлопнула дверь подъезда, и Филипп вздрогнул всем телом. Кажется, он задремал от усталости. Ему снился подземный гул, наползающий на Коги; Филипп не слышал его — но видел. Звук походил на густое черное желе. Еще путаясь в темных остатках сна, Филипп открыл глаза и увидел Янку, нога за ногу бредущую прочь. Даже по ее сгорбленной спине было понятно, как она несчастна. Облившись запоздалым ужасом — почти упустил! и что бы делал дальше? — он окликнул ее и двинулся следом.

Это ветер, сказал себе Филипп, когда Янка не остановилась. Это ветер свистит в ушах, заглушая все звуки, а Янка все не оглядывалась, даже не поворачивала головы, чтобы прислушаться. Она шла все быстрее, и чем больше она торопилась и сутулилась, тем труднее становилось говорить себе, что дело в ветре. Она уже шла так быстро, что он начал отставать. Он еще, наверное, смог бы догнать ее, если бы побежал. Мог схватить за руку, развернуть к себе, сказать: ну ты что, это же я! Но он не мог бежать, слишком болели стертые ноги, ныли колени, хрипели застоявшиеся легкие, выстуженные холодным ветром. Да, все дело в ветре. Только в нем.

Он снова выкрикнул ее имя. Янка втянула голову в плечи и передернула плечами, будто хотела стряхнуть что-то невидимое. («…А ну стоять, Нигдеева! Ты куда это собралась?» Янка передергивает плечами и, глядя в пол, медленно разворачивается к классной. Под мышкой у нее зажат футляр со скрипкой. Янка бросает взгляд на Филькины часы, быстро, воровато, — но классная это замечает. «Ах, у тебя нет времени, чтобы извиниться? — говорит она, и ее голос угрожающе звенит, а лицо наливается краской. — Значит, хамить учителю на уроках у тебя время есть, а извиниться нет?». Янка внимательно рассматривает линолеум, — Филька, укрывшийся в нише у окна, видит, как ее глаза скользят вдоль линий простого узора. Классная орет.