Карина Шаинян - С ключом на шее [СИ]

Глубоко-глубоко в ней сидит облегчение: все кончено. Больше не надо думать, что с ней сделают дома. В тюрьме, наверное, ужасно, зато не надо гадать о том, что будет дальше.

— Девочка, иди поиграй, — раздраженно говорит милиционер в джинсах, и Яна ошарашено замирает с протянутыми вперед руками. — Иди, не мешай. — Он равнодушно отворачивается и смотрит на Ольгу с Филькой, в ступоре застывших у качелей: — И вы двое тоже. Кыш отсюда!

Яна медленно отходит от уазика (под его капотом что-то потрескивает и пощелкивает, и пахнет теплым металлом и бензином). Медленно-медленно идет к расчерченному кругу, над которым застыл Жека с приоткрытым от любопытства ртом. Хочется побежать, но она боится привлечь внимание. Стоит сделать резкое движение, — и они передумают.

— Ты чего такая? — испуганно спрашивает Филька. Яна качает головой, все еще не в силах заговорить.

— Натворила чего, думала, за тобой? — спрашивает Жека, насмешливо ухмыляясь, но в его голосе сквозит удивленное уважение. — Да ты не боись! Ну, отвезут в детскую комнату, наругают там — подумаешь! Менты вообще не такие уж и злые.

— Нельзя говорить «менты», — буркает Филька. — Правильно — «милитоны».

Яна думает: может, он сейчас тоже рассматривает узор, только вместо трещинок в полу у него слова.

— Ты из детского садика, что ли? — удивляется Жека; Филька нагибает шею и становится похож на обиженного быка. — Надо говорить «менты».

Мент-милитон в джинсах коротко кивает остальным, кладет руку на кобуру и, чуть пригибаясь, ловко забегает в подъезд. Трое в форме двигаются следом.

— Щас, наверное, стрелять будут, — хриплым от восторга голосом говорит Жека. — Класс, да? Там, наверное, бандиты засели.

Ольга с презрительным сомнением шмыгает носом.

— Откуда у нас бандиты… — рассеянно бормочет Филька, размышляя о чем-то.

Они слушают, наверное, минуты три, но выстрелы так и не раздаются. Жеке надоедает первому. Он извлекает из кармана складной ножик с рукояткой из зеленой пластмассы, на которой вырезана белочка в окружении сосновых веток. Жека раскладывает его и ловко подкидывает, заставляя вращаться в воздухе. Яна смотрит на него, преследуемая мыслью о совсем другом ноже. Она косится на Фильку с Ольгой и видит, что они думают о том же.

— Ну давайте, что ли, зря чертил? — говорит Жека.

Начать новую партию они не успевают. Двое в форме выводят под руки Жекиного отца. Он в наручниках. Изжеванное, в багровых пятнах и провалах лицо лишено всякого смысла. Он переставляет ноги, как чужие обрубки, просто потому, что его тащат вперед.

— Это не он же! — в гневе вскрикивает Ольга. — Так нечестно! — она дергается вперед. Филька выстреливает рукой с невозможной, неестественной для него ловкостью — но все-таки не успевает. Его пальцы бессильно соскальзывают с запястья Ольги. Мгновение — и она оказывается рядом с милиционером в джинсах. Хватает его за рукав.

— Это не он сделал! — выкрикивает она, и мент недовольно хмурится:

— Чего тебе надо, девочка? Не путайся под ногами.

— Говорю же… — Ольга в отчаянии притопывает ногой, и мент беспокойно шевелит бровями.

— Ты не волнуйся так, — говорит он почти сочувственно. — Разберемся, не надо так переживать. Иди лучше поиграй…

Ольга потрясенно отступает, нервно шмыгая носом; Филька неловко гладит ее по плечу и тут же, залившись краской, прячет руку за спину. Из подъезда выбегает в халате и тапочках Жекина мама с извивающимся свертком на руках. Тапочки то и дело соскакивают с ног, и тогда она слепо шарит босой ступней по асфальту. Ее бледное лицо сосредоточено и отстраненно, как у учителя на весеннем субботнике.

Ольга издает странный утробный звук. Жека, как робот, движется на уазик, сжимая ножик в руке. Его отца тем временем запихивают в машину — только теперь Яна замечает, что заднее окошко в уазике крошечное и забрано решеткой. Один милиционер в форме садится за руль, другой — рядом, на переднее сиденье, решеткой отделенное от заднего — и жекиного отца, сидящего там. Уазик оживает, фырчит и плюется синими облачками выхлопов. Милиционер в джинсах хлопает его ладонью по тупому носу, как большую и злобную, послушную только хозяину собаку, и уазик утаскивает жекиного отца прочь.

— А чо он сделал-то? — мычит Жека. Свой жалкий перочинный ножик он так и держит перед собой. Жека покачивается, и ржавое выщербленное лезвие недобро плавает взад и вперед, режет воздух, густой и липкий, как плавленый сырок. Жекина мать замирает в одном тапочке и, с ужасом глядя на сына, качает младенца с такой силой и быстротой, что тот вопит.

— Мальчик, ты бы ножик прибрал, — с легким беспокойством говорит мент. — Тебя что, не учили, что нельзя так с ножами обращаться?

Жека моргает на него белыми ресницами, защелкивает лезвие и отступает. Он пытается убрать ножик в карман, но никак не может попасть; он трет и трет пластиковой рукояткой по боку, пока Филька, сжалившись, не вынимает ножик у него из руки.

— А чо он сделал-то? — снова спрашивает Жека шепотом.

— Тебя не касается… — мент собирается вернуться в подъезд, но вдруг настораживается. — Ты его сын, что ли? — спрашивает он со смесью сочувствия и брезгливости.

Жека кивает с такой надеждой, будто верит: стоит сказать, что да, вот он — его сын, и все разрешится, и отца отпустят.

— А скажи-ка, Женя… тебя ведь Женя зовут, да? Скажи-ка мне, Женя, ты другого ножика дома не видел? Большого такого, с загнутым кончиком? У него еще ложбинка такая вдоль лезвия… Не было у твоего бати такого, а?

Жека, глядя во все глаза, мотает головой.

— У нас только кухонных два и вот этот, но кухонные маленькие, — говорит он.

— Значит, не видел? И мама тебе не показывала?

— Не… Да за что его? — в третий раз спрашивает Жека, и мент, весь перекосившись, отворачивается.

— Понятых нашел? — орет он напарнику в форме, выглянувшему из подъезда, и тот приглашающе машет рукой.

— Ничего… — говорит Жекина мама, тряся орущим младенцем. — Ничего… Я как тот ножик увидела, так сразу все поняла. Допился до того, что детишек с чертями попутал, я сразу поняла. Но теперь все уже. Ничего… Нам с тобой теперь полегче будет, и Светочку не тронет.

Она трясет Светочку, глядя стеклянными глазами вслед укатившему уазику. Жека отступает от нее, его губа отвисает, и глаза становятся пустыми. Мертвыми. Как будто он познакомился с Голодным Мальчиком…

— Разведут мне там бардак с этим обыском, — говорит его мама. — Надо бы присмотреть.

Она нашаривает тапочек и, шаркая, уходит. Светочкины вопли несутся над ее головой, как стая невидимых чаек, терзающих свалку; они должны бы затихнуть, заглушенные стенами подъезда, но вместо этого становятся все звонче и ритмичнее; барабанные перепонки Яны болезненно вибрируют, и она обхватывает голову ладонями, закрывая уши и сжимая грозящий расколоться череп. Ее носа касается запах тухлятины; он забирается в ноздри, в горло, он работает заодно со звуком, пытаясь разорвать Яну изнутри. Все крепче сжимая голову, она сгибается пополам и приседает, утыкаясь носом в колени.