Карина Демина - Юся и эльф [СИ]

А что я делаю?

Пентаграмма готова.

Череп лежит.

И рука демона, выбравшись из шкатулки, едва-едва шевелит пальцами. И чувствую, что сил у него не осталось, что там, за краем мира, тоже бывает несладко.

Погоди.

Скоро уже.

Одна за другой загораются свечи. И тьмы становится больше. Такие уж свечи, что пламя их лишь сгущает ее. Тени жмутся к углам, дрожат, а лицо того, кто продолжал притворяться человеком, вытягивается. И черты плывут.

И я понимаю, что для него плоть подобна глине. Хочет, это вылепит, хочет, что другое. И тьма внутри оживает, нашептывает, что у него вполне получится.

Что он силен. Сильнее демона, из которого выпили почти все силы. И точно сильнее меня. Я ведь никогда-то талантом не блистала, скорее наоборот… так на что рассчитываю?

Не лучше ли и вправду заключить сделку?

Ему нужен некромант. Сейчас. И в будущем понадобится. Так почему бы и нет? Что мне до людей? Никогда-то они не отличались благодарностью. Вспомнить хотя бы, сколько раз меня обманывали, обещая одно, а после отказываясь платить? Скрываясь за отговорками, юля, давя на жалость… соседи? Не лучше. Если меня вдруг казнят, они в первых рядах станут, чтобы точно ничего не пропустить.

Остальные…

Плевать.

А не люди?

Эльфы? Матушка Эля только обрадуется. Скажет, что всегда знала, какая я дрянь. А Эль… он разочаруется. Но ведь рано или поздно, он все равно разочаруется. Поймет, что я далеко не так совершенна, как любая из его народа. И наш брак станет в тягость.

Наши дети…

…если они будут еще.

Тьма знает, о чем говорить, и чтобы не слушать ее, приходится прикладывать немало усилий. Я справляюсь. Пока справляюсь.

Пламя со свечей переползает на пол. Оно разрастается само, создавая новый удивительной красоты узор. И я завороженно наблюдаю. Просто наблюдаю.

— Жаровня, — резкий окрик приводит в чувство.

И угли загораются, повинуясь моему слову. Я сыплю травы, и кухню затягивает удушливым дымом, в котором тени окончательно обретают плоть.

Они шепчут.

Стенают.

Плачут.

Кажется, я вижу тетушку, укоризненно качающую головой. Она знала, что некромантия до добра не доведет. Девочки не должны заниматься некромантией. Их предназначение — выйти замуж.

Замуж я вышла, тетя. И вполне удачно.

Даже счастливо.

Пока.

Тьма смеется. А я учусь дышать. Дальше… просто… вдох и слова древнего мертвого языка, которые приходится выталкивать из горла. Я тренировалась, я прочла заклятье раз десять, если не больше, зная, чем обернется любая, самая малая запинка. И получается.

Дым приседает. Он ползет, крадется по полу, и кажется, что пола больше нет, есть лишь рукотворный туман, из которого поднимается пламя.

И кто-то сзади говорит:

— Ты не так и бездарна, как мне говорили.

Почти комплимент. И тьма во мне оживает. Теперь она говорит, что Мариссы больше нет, что никого-то больше нет, я — последняя из великого рода, и если постараться…

Не хочу стараться.

И выплюнув последние слова, вспарываю руку клинком, выпуская кровь. Она, живая и красная, залог серьезности моих намерений. И тот след, который не стереть.

Она льется.

Сыплется гранатовым зерном в жадный туман. И демон выдыхает. Надо же, оказывается, и демоны умеют дышать. А туман становится плотнее. Я перехватываю запястье платком. И жду.

Чего?

Не знаю сама.

— Жертва, — шепчет на ухо отец. — Нужна жертва… или ты и вправду надеялась, что будет просто?

Не надеялась.

Я знала, что не будет.

— У меня нет жертвы, — спокойно отвечаю, спиной чувствуя внимательный взгляд. Он думает.

Решает.

Он не способен убить меня, ибо тогда заклятье будет разрушено и все придется начинать сначала. А вызов демона — это не только сложно, но медленно и довольно дорого. Тварь же не хочет ждать.

Он не станет трогать Ниара, да и не годен тот, уже почти переставший быть человеком, на роль жертвы. И выбора не остается.

Мы это знали.

И я стискиваю зубы, когда на туман ступает Эль.

— Все будет хорошо, — говорит он и улыбается так ободряюще, что тьма замолкает.

— Надо же… — тварь тоже удивлена, хотя ее удивление — слабое эхо истинных эмоций. — И на что ты надеешься?

На то, что мир все-таки не сойдет с ума.

И люди останутся людьми.

Туман хватается за ноги Эля, и маншур рычит. Глаза его вспыхивают зеленью. Он мечется, завывая, но не смея переступить огненную границу, и в конце концов, садится, чтобы отозваться протяжным, вовсе не кошачьим воем.

Мне жаль.

Мне действительно жаль. И наверное, можно было как-то иначе… мы ведь думали. Все думали, что можно как-то иначе… только ничего не придумали.

— Продолжай, — пальцы твари касаются шеи. Они холодные и ощущаются склизкими, хотя этого быть не должно. Главное, прикосновение это вызывает приступ дурноты, но я справляюсь.

Вторая часть заклятья проще первой.

Короче.

Но я все равно сражаюсь со словами. С каждым. Я знала, что произойдет, когда будет произнесено последнее.

Невидимая рука сдавила горло.

А за спиной ожила тьма. Теперь она смеялась, говорила, что я проиграю, что мы все проиграем, что… неужели мы и вправду надеемся?

Демон и тот молчит.

Запинка.

И хрупкое заклинание едва не рушится, но у меня выходит удержать его на краю. Я делаю вдох. А тварь пересекает границу. Она смотрит на Эля. А тот просто стоит. И маншул рыдает. Он нежить, он не способен плакать, в отличие от меня. Но его вой сопровождает слезы, которые текут по моим щекам.

Вдох.

И темный клинок, острие которого упирается в шею.

— Я сам, — говорит тот, кто смотрит на моего отца. — Я сам…

Он очень острый, этот клинок, сделанный из черного камня, украшенный рунами, прикормленный кровью. Он помнит много рук и множество заклятий.

Он знает, что будет.

Как знаю я.

Одно движение, всего одно движение… маншул замолкает. А огонь вспыхивает ярче. Кровь черная настолько, что кажется ненастоящей.

— Ты… — тварь понимает…

Она умная, эта тварь.

И быстрая.

Но не настолько. Последнее слово падает, замыкая обряд. И пламя взлетает до самого до потолка. Оно гудит. И в гудении его мне слышится смех, от которого подламываются колени. Я падаю, зажимая уши руками, и чувствую, как по шее ползет кровь.

Она холодная.

И мне холодно.

И маншул жмется ко мне, сотрясаясь всем телом. А на плечи ложатся теплые ладони, говоря:

— Не смотри. Не надо.

Он прав, мой муж, к которому вернулось его собственное обличье, не стоит смотреть на демонов. Но и не смотреть не выходит. Он огромен.

Ужасен настолько, насколько может быть ужасно порождение иного мира. И ткань нашего трещит, не способная выдержать этого присутствия.

Я знаю, что вспыхивает, осыпаясь пеплом, череп. А следом стремительно истлевает рука. Превращаются в прах крысы, собравшиеся в подвале.