Жан Рэ - У пределов мрака

Вы имели в виду меня, уважаемый господин, — вежливо обратился он к говорившему.

Аптекарь был человеком крайне раздражительным, а после выпивки становился просто сварливым; в течение праздничных дней он так старательно накачивался спиртным, что окончательно испортил свой и так достаточно дурной характер.

Человек с насморком должен пользоваться носовым платком, — злобно заявил он. — Мы здесь уже насмотрелись на чужих бандитов, и лучше бы они оставались у себя дома.

Мне кажется, что я не бандит, — сказал молодой человек, подходя к аптекарю. — Вы меня не спрашивали, но я могу сообщить вам, что я англичанин.

Не трогайте меня, — закричал аптекарь. — Я не собираюсь терпеть насилие!

Я не трону вас, слишком мало чести для меня. Но вот это я сделаю.

Юлиус Цукербайн пользовался париком, снабженным тонкой забавной косичкой. Иностранец слегка дернул за нее, и парик слетел с головы.

— Вы поплатитесь за это! — завопил аптекарь. — Господин помощник мэра, чего вы ждете? Почему не отправите этого человека в каталажку? Он оскорбил и чуть не ударил меня!

Герр Pop немного поколебался, но потом все же предложил чужеземцу назвать себя.

— С удовольствием, господин. Я приехал из Лондона, а зовут меня Джон Эксхем.

Едва он замолчал, как в зале случилось нечто неожиданное.

По залу таверны промчался ураган, вылетевший на террасу, где он опрокинул столы и стулья, подхватил аптекаря и затряс его, словно кучу тряпья.

— Вы слышали, Pop? — рявкнул ураган. — Его зовут Джон Эксхем, и если кто-нибудь встретит его на улице и не поздоровается с ним, я собью с него шляпу и буду пинать четверть часа, будь он помощник мэра или сам мэр Мейсена, Дрездена или Берлина! Это говорит вам старый Фредерик Вашхольдер, и это имя гарантирует мои слова!

Эксхем почувствовал, как его схватили за руку и втянули в общий зал, где немедленно усадили за столик.

— Лебеволь, предсказатель несчастья, — проревел генерал, — принеси лучшее вино самого удачного года, паштет из гусиной печенки и жареных каплунов! Если они будут недостаточно нежные, я швырну тебя в реку!

Немного успокоившись, генерал обратился к Джону:

— А теперь мы должны прежде всего познакомиться, капитан Эксхем! В этом году мне исполнится семьдесят лет, я на четыре года младше Блюхера, который называет меня «молодым человеком». Вы знаете, капитан, что я рассказывал Блюхеру про вас, и он спросил меня, когда же Веллингтона посадят в дом умалишенных за то, что он присвоил Джону Эксхему всего лишь звание капитана за все его заслуги? Старик Блюхер был в восторге, когда я рассказал ему про Сюркуфа и ваши приключения в южных морях.

Ведь вы приехали сюда, чтобы навестить Эрну фон Гейерштайн? Не сомневаюсь, что она сама пригласила вас, потому что с тех пор, как погиб ее брат, она никого не хочет видеть. Впрочем, она всегда мало общалась с соседями и жила очень замкнуто.

Я знал ее отца, старого Карла-Людвига фон Гейерштайна, но не могу утверждать, что мы были друзьями; впрочем, он ни с кем не дружил. Человек честный и благородный, но угрюмый, мрачный и нелюдимый, которому даже горный медведь при встрече на узкой тропинке молча уступил бы дорогу.

Боюсь, — закончил генерал, — что графиня Эрна унаследовала необщительный характер своего отца. Она держит людей на расстоянии от себя; после нескольких визитов в Гейерштайн, когда меня принимали вежливо, но весьма прохладно, я перестал посещать замок.

Лебеволь принес на столик паштет из гусиной печени, и генерал замолчал, занявшись дегустацией деликатеса.

— Я знал, какой вы отважный воин, к тому же, вы личность весьма необычная, а поэтому могу только аплодировать вашему шумному появлению в Мейсене. Мой дорогой, вы ухитрились в одно мгновение настроить против себя всех самых значительных буржуа города. Рассматривайте мои слова, как хвалебный гимн в вашу честь. Я не сомневаюсь, что они подлецы! Они гордятся тем, что множество жителей Мейсена приняло участие в войне против Наполеона, и многие из них пали в битве при Ватерлоо и в других сражениях. В то же время, к числу этих героев относятся только так называемые простые люди: ученики кузнецов, сменившие наковальню на ружье, плотники, отложившие рубанок и пилу, рабочие с фабрики фарфора, едва не умиравшие от голода со своей жалкой зарплатой, ну, и конечно, студенты, бросившие учебу, чтобы их поубивали французы. Pop, Сидлер и прочие ненавидят меня, и я признателен им за это.

Ах, Эксхем, я никогда не забуду ваше появление в городе, даже если доживу до ста лет, что, впрочем, невозможно… Ха-ха-ха! Сорвать парик с Цукербайна! Но эта грязная куча мусора у него на голове — это же его гордость! Готов поспорить, что он не снимает свой парик даже на ночь!

Отсмеявшись, генерал посерьезнел.

— Юлиус Цукербайн — простой аптекарь, но Pop, Сидлер, Шпиесглас и другие гнут спину перед ним, так как он самый богатый человек в Мейсене, и даже банкиры из Дрездена не забывают снять шляпу, когда разговаривают с ним.

Он придумал микстуру, которую называет эликсиром жизни, и ее продажа приносит ему фантастическую прибыль. Он получил сегодня от меня взбучку, но я единственный человек во всей Саксонии, который может позволить себе подобную выходку. Таким же образом относится к нему и графиня Эрна, а поэтому он не перестает говорить гадости про нее.

Вы знаете, Эксхем, что этот карлик с кучей мусора на голове, похожей на голову уховертки, имел нахальство бросить к ногам графини Эрны свое богатство в надежде стать при ней чем-то вроде принца-консорта?

— Неужели род Гейерштайнов так беден? — удивился Эксхем.

— Думаю, да, капитан. Значительная часть замка лежит в руинах, а земли рода, хоть и весьма просторные, не приносят никакого дохода. Сейчас это леса, озера и не обрабатываемые поля. В Мейсене есть только один человек, чья бедность может сравниться с бедностью Гейерштайнов — это Ганс Пиперман, простой бродяга, человек, который мне очень симпатичен. От него я узнал, что замок построен на залежи драгоценных камней.

— Неужели такое возможно? — удивился Эксхем.

— Речь идет не об алмазах или рубинах, а всего лишь о сардониксе, яшме, нефрите и авантюрине; такие поделочные камни известны возле Ольденбурга, но здесь их гораздо больше. Впрочем, я считаю, что это все пустая болтовня.

Генерал замолчал и повернулся к трактирщику:

— Эй, Лебеволь, почему у нас пустые бокалы?

Кабатчик давно зажег в зале лампы, и на опустевшей террасе не осталось никого, кроме больших ночных бабочек.

— Доброй ночи, Эксхем, — попрощался с Джоном генерал, — сегодня я слишком припозднился, ведь я давно привык ложиться очень рано. Передайте мой привет графине Эрне, когда вы увидите ее завтра. Спокойной ночи!