Жан Рэ - У пределов мрака

Как и всегда, огород оказался на прежнем месте возле знакомого большого дома. Но почему-то над трубами не поднимался клубами дым; почему-то его чуткий нос не улавливал запахи жареной рыбы и взбитых яиц, а из окна почему-то не выглядывала Рут…

Он подошел ближе и принялся лаять под окном кухни. Окно было открыто, и из него несло неприятным холодным запахом.

На земле валялись разбитые миски, Темпест обнюхал черепки и печально заскулил.

Какой-то неизвестный пес ответил ему, и тогда Темпест рассердился. Он прыгнул на ступеньки, чтобы призвать нахала к порядку, и громко окликнул его. Пес ответил, но его по-прежнему не было видно, и сколько бы Темпест не звал его, он оставался в своем убежище.

— Подлый трус, — прорычал Темпест, не узнавший эхо своего собственного голоса.

И он прекратил бессмысленную игру.

В холле он наткнулся на растоптанный кем-то табак, понюхал его и принялся чихать. Всюду было пусто и холодно, ничто не напоминало прошлую жизнь людей.

Он долго бегал по рыцарскому залу, где еще сохранился слабый запах хозяина, единственная память о нем. Но этот запах казался ему холодным, далеким и безразличным. Он заскулил, но так тихо, что пес-призрак не услышал его и не ответил.

Он снова выбежал в сад, где уловил запах сапог Моррисона. Но он был таким слабым, что он не смог взять след. Более сильными оказались запахи соседнего леса, и он направился к нему. На опушке он остановился и обернулся. Но замок не подал ему ни одного знака, заставляющего вернуться.

В его голове что-то сместилось и распалось. Это было чувство привязанности к человеческому жилью, к его друзьям и хозяевам. После этого он перестал оборачиваться.

Замок больше не существовал для Темпеста. Зов леса все громче звучал в его крови, в крови его расы, возвращаясь к нему из глубины веков. Он устремился в лес, и лес принял его шумом листвы и привлекательными запахами живых существ.

Вечером к лесному пруду прилетела стайка уток-манда- ринок. Здесь, на краю чистого водного пространства, стеной стояли камыши, прекрасное убежище для водоплавающих птиц. В прибрежном иле к тому же в изобилии водились жирные красные черви, и возле любой травинки суетилось множество насекомых.

Утки-мандаринки воспользовались этим изобилием пищи, и старая утка по имени Сарса, их вожак, не торопилась с сигналом отлета. Стая могла задержаться здесь на несколько дней, может быть, даже недель, не опасаясь истощения запасов корма.

Фульк, черный селезень, проводивший здесь сезон со своим многочисленным семейством, без особого удовольствия смотрел на вновь прибывших. Но так как он не был ни жадным, ни сварливым, он спокойно перебрался с семьей на другой берег пруда, чтобы избежать возможных конфликтов.

— Смотри Сарса, — крякали утки, — большая золотая птица, согревающая воду и землю, скоро сядет за лесом. Поэтому мы будем кормиться утром, а сейчас нам пора устроить в камышах место для ночлега.

Сарса не заметила, как молодая утка выбралась на травяной газон, окружавший пруд, и направилась сквозь густую траву к близко расположенным кустарникам.

Множество жуков, больших и маленьких, суетилось между комьев земли, и молодая утка склевала одного из них, оказавшегося очень вкусным. Потом она с энтузиазмом принялась охотиться на других жуков.

— Вот меню, которое нам прекрасно подходит! — крякнула молодая утка. — Какая глупая Сарса, которая заставляет нас кормиться у самой воды!

Ковыляя на своих малопригодных для передвижения по земле лапках, она двинулась еще дальше по следу, протоптанному крупным животным.

И тут ее увидел Темпест.

Этот большой пес никогда еще не охотился на лесную дичь. Но от молодой утки-мандаринки исходил приятный запах свежего мяса, да и голод давно уже давал себя знать…

Правда, однажды ему довелось схватить убегавшую от него курицу, но тогда ему порядком влетело от хозяина за это преступление. Он вспомнил этот случай, и не стал нападать на утку.

В то же время, он вспомнил вкус сладкой куриной крови, такой необычный, такой соблазнительный…

Некоторое время пес внимательно следил за уткой, опасаясь, что лесник или сама Рут немедленно накажут его, стоит только прикоснуться к ней.

Но этот голод! И эта память о вкусе крови!

Его предки были великолепными охотниками, в далеком прошлом им приходилось добывать не только лесную дичь, но и домашнюю птицу и даже овец; зов прошлого сейчас сочетался с острым чувством голода.

Утка была совсем рядом; Темпест напряг мышцы и прыгнул.

Раздался отчаянный крик птицы; овчарка почувствовала вкус горячей крови; тонкие косточки захрустели под крепкими зубами; во все стороны полетели перья. И никто не бросился наказывать Темпеста, чего он больше всего опасался. Утка исчезла в несколько секунд.

Этим же вечером он наткнулся на стайку уснувших уток; он наверняка сожрал бы их всех, если бы предводительница не подняла тревогу. В челюстях Темпеста погибли только четыре утки из стаи Сарсы.

Теперь жизнь казалась Темпесту прекрасной.

Он вернулся к жизни дикаря!

За несколько недель рыжая овчарка полностью приспособилась к новой жизни. Тем не менее, ее новые привычки все еще заметно отличались от поведения других лесных животных.

У Темпеста не было постоянного убежища, как у лис и барсуков. Его вылазки на охоту происходили в соответствии с его прихотью или по воле случая. От первой его добычи у него сохранился вкус к пернатой дичи, мясо которой отдавало рыбой, и поэтому он чаще всего нападал на водоплавающих птиц.

Для ночлега он обычно выбирал укрытие под упавшими деревьями; иногда он ночевал забившись в кусты, хотя подобный выбор делал лишь при необходимости, так как в этом случае сильно страдал от комаров.

С рассветом он приступал к охоте, устраивая засаду возле пруда или прячась в камышах на ближайшем болоте.

Болотную дичь легче всего добыть или на рассвете, или с наступлением вечерних сумерек; днем все животные крайне пугливы и очень осторожны; как правило, они кормятся под наблюдением вожака стаи.

Темпест быстро усвоил привычки своих жертв.

Едва над прудом поднимались остатки ночного тумана, как Темпест уже караулил добычу, часто забравшись в воду на мелком месте.

Постепенно обитатели камышей просыпались и выбирались на кормежку; чибисы начинали мяукать, словно котята, барахтаясь в воде и совершая утренний туалет; утки громко крякали, приветствуя первые лучи встающего солнца, а бакланы судорожно встряхивали крылья, раскрытые для просушки.

После утренних упражнений на стражу становились зоркие часовые, и Темпест знал, что в эти часы охотиться не имеет смысла.