Джонатан Ховард - Иоганн Кабал, детектив [litres]

– Боже мой! – воскликнул Чилтон. – Да вы шпион-любитель! – Он в ужасе оглядел присутствующих. – Еще один!

Он всегда очень удивлялся, когда обнаруживал, что еще один член клуба оказывался шпионом, поскольку, наверное, единственный из всех никогда им не был. Хотя он не терял надежды, что одним прекрасным днем получит зашифрованное письмо или что отчаявшийся правительственный агент хрипло прошепчет ему на ухо какой-нибудь важный секрет, прежде чем испустить дух из-за воткнутого между лопаток кинжала. Тогда Чилтон проявит себя и спасет всех. В ожидании сего веселого приключения он читал много бульварных книжек и даже купил котелок со скрытой камерой. Остальные шикнули на него, и Энрайт продолжил:

«Восстание оказалось ужасным и грозило перерасти в гражданскую войну в любой момент. Я оставался до тех пор, пока мог, но довольно скоро обе стороны конфликта стали видеть в иностранцах агентов-провокаторов, и мне пришлось уехать. Отъезд оказался далеко не таким спокойным и приятным, как я надеялся, – мне пришлось скакать верхом, прихватив лишь самое необходимое, в сторону соседнего государства Сенцы в предрассветный час.

На границе случилось… недопонимание, поскольку в связи с происходящим пограничники были обеспокоены и полны подозрений. В итоге я мчался вперед, а пули прорезали ночной воздух позади. Мне удалось уйти невредимым, а вот лошади повезло меньше – один из выстрелов оцарапал ей левый бок. Кобыла оказалась упрямая, но, увы, за столь короткий срок мне не удалось найти никакой другой. Сочетание хрупкой природы и несерьезной, но беспокоящей раны привело ее в паническое бешенство – она занесла меня в густую лесную чащу, что часто встречаются в той части планеты.

Рискну сказать, что в седле я не новичок, но та жуткая поездка потрепала мне нервы: кобыла несла меня сквозь древнюю чащу извилистых деревьев, будто сам дьявол наседал нам на пятки. Не было ни единого шанса, что мне удастся ею править – шея кобылы стала стальной, и ее едва ли беспокоило, что я яростно тяну штуку у нее во рту. Страхи простого человека для нее ничего не значили. Из наездника я превратился в обычного пассажира. Я как мог цеплялся за лошадь, пока она слепо продиралась сквозь лес. В голову лезли сказки моей старой шотландской няни о кэльпи, что заманивают ничего не подозревающих людей к себе на спину, затем безумно мчат вдоль озера, пугая несчастных жертв, после чего бросаются в воду и топят их – так легче поглощать плоть. Я забеспокоился о водоемах, что пересекали долину, сбегая с гор, разграничивающих многочисленные карманные государства.

Затем внезапно наступило утро.

Мне доводилось терять сознание прежде, поэтому чувство некоторой потери памяти мне знакомо. В общем, я несильно обеспокоился тем, что не мог точно вспомнить, как лишился лошади. Рана на лбу говорила о том, что я, скорее всего, ударился о низкий сук и упал, однако тот факт, что одежда моя была в грязи и отросла щетина, меня тревожил.

Лежа там, я услышал голоса и повернул голову в их сторону – тогда я понял, что оказался на полянке посреди леса. Моя несчастная лошадь была привязана к дереву рядом с двумя другими, а у небольшого костра пара мужчин рылась в моих седельных сумках. Я обладаю небольшой склонностью к языкам, но провинциальный миркарвианский вариант немецкого разобрать сложно, особенно когда он приправлен словечками из катаменского; с большим трудом мне удалось понять, о чем они говорили. Услышанное вызвало гнев, но, в то же время, заставило задуматься о собственной безопасности. Судя по всему, они были бандитами и нашли меня случайно, когда я был в довольно странном состоянии; они постоянно употребляли фразу baromarcu’ Ausländerfotz – баронская иностранная рожа, – которая является очень оскорбительным наименованием иностранца. Поскольку преступникам редко улыбается удача наткнуться на человека, потерявшего память, да еще на раненой лошади, они ею воспользовались и вышибли меня из седла. Они говорили обо мне в прошедшем времени, и я сообразил – воры решили, что второе падение убило меня. На самом деле, оно вернуло мне память.

Я вспомнил, как в молодости читал Мэллори, вспомнил обезумевшего Ланселота, потерявшегося в лесу. Я не мог припомнить, что случилось с ним, но сомневался, что он очнулся и обнаружил, как парочка воришек дерется из-за его бинокля. Я лежал тихо, обдумывая свой следующий ход, и был почти уверен – увидь они, что я жив, тут же перерезали бы мне горло, не сочтя это за труд. Я ощущал слабость, рана – слава Богу, бандиты не видели, как я пошевельнулся и коснулся ее – жутко горела, что говорило об инфекции. Я не смог бы сразиться с ними. Поэтому у меня оставался лишь один вариант – и дальше тихо лежать и притворяться мертвым.

Еще немного поспорив, злодеи закончили делить мои пожитки, взяли своих лошадей – и мою впридачу – и собирались ехать. Один поинтересовался, не следует ли им похоронить меня, но второй сказал оставить меня на съедение волкам и медведям. Первому это не понравилось – у меня сложилось впечатление, что он суеверен в том, что касается неправильного обращения с мертвыми – с живыми он явно был не столь деликатен. К счастью, его товарищ был куда сильнее характером – он высмеял страхи своего приятеля, после чего оба уехали, правда, первый обиделся и нервничал.

Безопасности ради я еще несколько минут лежал не двигаясь, даже когда цокот копыт затих. Передо мной возникла проблема: раненный, ослабленный, без еды и воды, потерявшийся в лесу, – что мне было делать? В свое время я попадал в разные переделки, но никогда не оказывался в столь безнадежной ситуации. Несколько мгновений понадобилось на то, чтобы прогнать отчаяние, нараставшее по мере того, как мне становилась очевидна серьезность ситуации. Конечно, я сумел подавить это чувство; отчаяние – такой же враг, но с ним, по крайней мере, можно бороться действием. В этот момент я услышал, как поблизости передвигается зверь.

Я замер. Большинство медведей, что бы там ни говорили бандиты, не слишком любят мертвичину, пока от нее не начнет тянуть душком. Однако их очень легко разозлить, а, судя по звукам, ко мне явно приближался не волк, а медведь. Я лежал совершенно неподвижно, закрыв глаза, и слушал, как зверь медленно подбирается все ближе и ближе. Порой на несколько секунд воцарялась тишина, иногда она могла длиться целую минуту – тогда я решал, что медведь передумал. Но потом звуки раздавались снова – осторожные, но с каждым разом все ближе. Кровь стучала в висках, сердце бешено колотилось, побуждая меня вскочить на ноги и драться или бежать. Я знал, что любой из этих вариантов приведет к смерти. Мне ничего не оставалось, кроме как ждать.

Представляете, каково это? Даже сейчас я отчетливо помню, как лежал там, отчаянно надеясь, что, какой бы зверь не заинтересовался моим распростертым телом, в тот момент он не был голоден. Затем на меня упала тень – через несколько мгновение все решится, понял я.