Майкл Салливан - Смерть леди Далгат. Исчезновение дочери Уинтера [сборник]

Зритель казался птицей, летевшей под небольшим углом, так, что здания и холмы обретали глубину и объем. Было несложно узнать берег, реку Роше и Губернаторский остров, однако остальное выглядело незнакомым. На карте имелся мост, соединявший берега реки с островом, но на самом острове не было домов. Он представлял собой нечто вроде пастбища с коровами. Не было там ни главной площади, ни Гром-галимуса – на этом месте росла небольшая рощица. Дороги были, но большинство пролегало совсем не там, где современные. Мельничная улица являлась тропинкой, которая, разумеется, вела к мельнице. Центр города располагался восточнее, и через него протекала речушка, сегодня бежавшая через Новый Гур Эм и Трущобы. Имелся порт, поблизости от нынешнего, и несколько маленьких домов на холме. Город был крошечным и напоминал деревню. Центральной точкой, находившейся посередине гобелена, служило круглое здание к востоку от Трущоб. Как и Гром-галимус, его венчал купол, но оно было намного меньше собора. Крышу поддерживала круговая наружная колоннада на высокой террасе.

– Что это? – спросил Ройс, показывая на здание, которое привлекло внимание Адриана.

– Церковь?

– Не похоже ни на одну из церквей, что я видел.

– Храм?

– Чей?

Адриан пригляделся к карте, но на ней не было надписей. Он пожал плечами.

– Как думаешь, сколько лет этой карте?

– Вероятно, она старше города или его ровесница. На ней нет кладбища и Гром-галимуса, а значит…

– Что? Имперские времена?

– Скорее всего. А может, и раньше.

– И что из этого следует? – спросил Адриан.

– Из этого следует, что нам надо было привести сюда Эвелин.

– Но это… – Адриан показал на храм, – это выглядит чем-то особенным, верно? Чем-то…

– Священным?

Адриан кивнул.

– Ты знаешь, где оно?

Ройс покачал головой.

– На холме. Судя по всему, если мы отправимся в Трущобы, пойдем на восток и поищем возвышенность, то найдем его.

– Сколько у нас времени до атаки Виллара?

– Пир аристократов начнется в полдень. Так делают в Колноре и Ратиборе.

– И в Хинтиндаре, и Медфорде.

Ройс посмотрел на окна:

– У нас есть несколько часов при условии, что Виллар будет придерживаться плана и намерен захватить всех аристократов на пиру.

– И какова вероятность этого?

– Сейчас? – Ройс нахмурился. – Нам лучше поторопиться.

Адриан согласился, однако был разочарован.

– Нужно вернуться сюда. Я бы хотел изучить это место.

– Ни в коем случае, – возразил Ройс. – Мы никогда не возвращаемся.

– Будь осторожен. Как твердил мой отец: «Никогда не говори никогда; это вызов богам, для которых наша жизнь – ерунда. Им безразлично, провал нас ждет или удача; они будут смеяться над нами и не заплачут».

Ройс улыбнулся:

– Уверен, мне бы понравился твой отец.

Освал Тайнуэлл завершил свою последнюю службу в качестве епископа Альбурнского. К ночи его титул изменится – вместе с его миром. Стоя на алтарном возвышении, он смотрел, как прихожане покидают собор, словно вода, утекающая в воронку. У массивных дверей собралась толпа. Исход затянулся, поскольку торжественные службы всегда собирали больше людей. Обычно собор не заполнялся. Гром-галимус был гигантской церковью, величественным флагманским кораблем, бороздившим неистовые воды зла. В городе не хватило бы веры, чтобы насытить его нутро. Обычно подобные мысли тревожили епископа, вызывали ощущение, будто он не справляется с ролью духовного лидера. Сегодня утром эта роль его совершенно не волновала, и он жалел, что паства была столь многочисленной. Или такой медлительной.

Епископ хотел, чтобы все покинули собор, и он смог бы закрыть и запереть двери. Время настало, и Освал чувствовал себя неуютно, глядя на своих прихожан, идущих на бойню. Разумеется, не настолько неуютно, чтобы задержать или предупредить их. Он испытывал всего лишь простое беспокойство, неловкость, когда приходилось лгать во спасение. Вот что это было: добро под покровом зла, хорошее намерение в волчьей шкуре. Изначальная выгода будет его, однако в долгосрочной перспективе выиграют многие. Вскоре это станет очевидно.

Освал знал, что так оно и есть. Он всем сердцем принял эту истину, но так было не всегда. Поначалу Освал игнорировал свое призвание. Говорили, что у Гром-галимуса есть голос. Он беседует с теми, кто откроет свои сердца и прислушается. Получив назначение, Освал считал это метафорой, рожденной благодаря странным, необъяснимым шорохам и стонам старого собора. Теперь он знал лучше.

Сейчас Освал удивлялся, что ему потребовался целый год.

Он работал в своем кабинете и оставил перо в чернильнице. Ветер из открытого окна перевернул ее, уничтожив часы кропотливой работы над письмами к другим епископам – монотонного, скучного труда. Стопка глупых, бессмысленных посланий пропиталась чернилами. Освал вскрикнул от отчаяния, ударил кулаками по столу и зарыдал. Всхлипывал, как ребенок, оплакивая не столько утрату писем, сколько то, что их вообще приходилось писать.

Во что превратилась моя жизнь?

Дело было не только в письмах; дело было во всем. Он являлся епископом Альбурнским, хранителем Гром-галимуса – но туман над его будущим развеялся. Жизнь уместится в несколько книг и отчетов, подобно жизням его предшественников. Как такое возможно? подумал он, плача над залитым чернилами столом. Я всегда считал себя избранным для чего-то большего. Неужели я достиг этого положения лишь для того, чтобы поддерживать здесь чистоту и порядок? Что-то должно произойти.

И произошло. Той ночью Освал впервые услышал шепот, голос Гром-галимуса. Только это был не один голос, а два, и они звали его по имени.

Последние прихожане вышли на улицу, включая служек и распорядителей, которые были рады присоединиться к праздничной толпе, и Освал самолично закрыл и запер огромные двери. Он остался в соборе один. Нет, не один. Где-то здесь калианец, однако епископ не желал знать, где тот находится и чем занят. Он отказывался вникать в детали событий этого дня. Лучше закрыть глаза.

Я свою роль сыграл.

Освал вернулся в кабинет и запер дверь. Он не желал гостей. Точнее, не желал новых гостей. Тайнуэлл никогда не оставался один в этом кабинете. Он снял с головы митру, аккуратно убрал в шкаф и закрыл дверцы. Облачение повесил в гардероб. Наполнил серебряный кубок вином и сел, одетый только в нижнюю рубашку. Скинув шлепанцы, положил волосатые ноги на стол и выпил. Помедлил и поднял кубок.

– За лучшее будущее, господа, – произнес он, надеясь, что они не заметят, как дрожит его рука.

Но, конечно, они заметили. Они видят все. Нет смысла это отрицать. Они знают, кто я.