Борис Конофальский - Длань Господня

— Именно, — сказал Волков, он врал, епископ и речи о том не заводил. — И знаешь, что я ему сказал?

— Наверное, сказали, что строится, — отвечал монах.

— Опять угадал, — продолжал врать кавалер. — А сколько денег у тебя на храм осталось, помнишь?

— Сотни две, — произнес брат Семион, чуть подумав.

— Сто шестьдесят семь монет, — напомнил Волков и повторил серьезно, делая на это ударение, — сто шестьдесят семь монет от двух тысяч и двух сотен.

Монах только вздохнул в ответ. Он посмотрел на Волкова, кажется, понимая, куда тот клонит.

— Завтра, позовешь сюда ко мне архитектора, он, кажется, дом доделал? — продолжал кавалер. — Поговорим о храме, денег я на него дам. Две тысячи монет, думаю, будет достаточно. Но считать буду сам, тебе, дураку, веры больше нет. Твой дом я забираю…

Брат Семион сидел понурый, а тут вскинул на Волкова глаза, тот даже подумал, что сейчас он спорить начнет или даже просить будет. Но нет, монах лишь пожал плечами и опять опустил голову.

— Забираю твой, но тебе свой отдаю, — продолжи кавалер.

Монах снова ожил, уставился на Волкова, обрадовался, кажется:

— Ваш дом мне пойдет?

— Только дом, амбары, овины, хлева и конюшни мои будут, но и ты можешь ими пользоваться, телеги, я тоже тут на дворе буду держать, колодец мой будет, мне скот поить надобно, а огород твой. Холопы будут тут же жить, в людской, одну девку тебе в прислугу дам. Но в прислугу, — Волков поднял палец, предостерегающе, — пользовать ее не будешь, а начнешь, и она пожалуется, так я ее у тебя заберу.

Кажется, все пока устраивало хитрого попа. Он понимающе кивал, на все соглашался.

— А еще тут у тебя будут господа кавалеры жить, сам мне их насоветовал брать, тут внизу будут жить, твои покои вверху, послуживцы их будут с холопами жить в людской.

Вот это, кажется, брата Семиона не устраивало, скривился едва заметно, видно, один хотел жить в огромном доме. Но кавалера его недовольство мало заботило, тем более что он кое-чем готов был монаха успокоить:

— Сто шестьдесят монет, что остались от денег на церковь, оставишь себе на обустройство, — Волков замолчал и потом добавил серьезно. — И займись уже костелом, займись уже. Дождешься, попрошу у епископа другого попа на приход.

На том разговор был закончен. Все, включая дворню и жену, весь этот разговор слышали. Госпожа Бригитт не удержалась, встала и начала выходить из-за стола. Рука у Волкова лежала на подлокотнике кресла, так она как бы невзначай руки его коснулась бедром. Стала извиняться и говорить:

— Господин, так мы что, переезжаем в тот красивый дом, что у края деревни стоит?

Этот вопрос интересовал всех присутствующих, включая жену его, которая тоже хотела это знать, да от спеси не хотела сама спрашивать.

— Да, — сказал Волков, — теперь вы, госпожа Ланге, на лавках спать не будете, у вас будут свои покои.

— Правда? — обрадовалась та, едва не запрыгала. — А можно мне узнать, какие мне покои положены?

— Выберете сами после того, как госпожа Эшбахт выберет нам спальню.

— Ах, Господи, как это хорошо, — никого не стесняясь, вроде как в благодарность госпожа Ланге склонилась и с грациозным приседанием поцеловала руку Волкова. — Спасибо вам, господин.

— Можно ли нам с госпожой Эшбахт уже посмотреть дом?

— Идите, — сказал кавалер, — посмотрите, решите чего в доме не хватает. Потом скажите.

Жена, хоть и не благодарила его, но сразу бросила свое рукоделие, и пошла с Бригитт смотреть новый дом. Даже Мария, отодвинув сковороды с огня, пошла очаг и печи смотреть, а все дворовые за ней побежали.

Он и сам пошел. С ним шли все: и Максимилиан, и Увалень, и Сыч, и оба монаха. Забор высок, ворота крепки, двор огромен, хоть тридцать телег сюда ставь. Амбары, конюшни, хлева большие — и все это крепкое, новое. Двор настоящего хозяина. И колодец, и привязь, и поилка для коней. Курятник таков, что сто кур тут проживут, тесноты не зная.

Дом уже почти готов был, мастера кое-что правили по мелочи уже, мыли да собирали все, что лишнее осталось. Молодой архитектор уже ходил по дому, показывая его госпоже Эшбахт и ее подруге. Как Волкова увидал, так стал ему кланяться. Взволновался.

Стал ему показывать дом. Дом был и вправду хорош, был он на вид не меньше старого, но в два настоящих этажа с чердаком и подвалами большими под вино и прочее съестное. Полы из хороших досок вощеных, стены чисты, белены. Окна огромны. Двери в две створки, хоть свадьбу выводи через них, крепки и широки, с красивыми бронзовыми ручками. Печи с плитами удобны, другие печи, что с дымоходами для обогрева дома, и вовсе в изразцовой плитке с замысловатыми рисунками. Камин огромен, в него войти может даже сам хозяин, головы не склонит. В нем кабана целиком можно зажарить. Максимилиан в удивлении вытащил меч, поднял его, потянулся им вверх и до потолка не достал. Все посмотрели на это и увидали на блоке красивую люстру под двенадцать свечей. А стропил не увидели, потолок был ровен и побелен, как и стены.

Две тысячи талеров! Две тысячи. Теперь ясно было кавалеру, на что этот чокнутый монах потратил столько денег. Столько, что на эти деньги можно было выстроить небольшой костел на пятьсот прихожан.

Дальше пошли по широкой лестнице с красивыми перилами наверх, а там еще один зал, да еще какой. Вдоль всего зала огромные окна, свет просто льется в залу, его так много, что ламп не придется зажигать до самой густой темени. Там тоже обедать можно, только мебель купи. Там же двери в покои и опочивальни.

— Здесь будут мои покои, — сказала госпожа Эшбахт таким тоном, что вряд ли бы кто решился ей перечить.

А вот кавалер решился:

— Покои ваши будут там же, где и мои, те самые большие, — он указал на большую и пустую комнату, — нам с вами подойдут.

Жена его только фыркнула как злобная кошка, все видом своим выражая пренебрежение и даже, может быть, презрение к словам супруга своего, сказала, кривя рот и с апломбом:

— За что же мне кары-то такие?

При всех людях его, оскорбив господина Эшбахта, она пошла дальше, заглядывая в комнаты.

Повисла плохая тишина, все, кто тут был, почувствовали себя неловко. А архитектор, что вот-вот заливался соловьем, рассказывая про свое детище, тут же замолчал, стоял с виноватой улыбкой. Госпожа Ланге искоса бросила многозначительный взгляд на Волкова. И был в этом взгляде смысл и знание общей тайны. А потом она пошла вслед за подругой. Она все правильно делала.

Волков, не проронив ни слова, повернулся и пошел к лестнице, за ним пошли все его люди, а архитектор, в растерянности постояв немного, пошел за госпожой Эшбахт. Ну, а что ему еще делать было?

Вечером, когда Мария собирала посуду со стола сразу после ужина, госпожа Эшбахт встала, и сделав лицо высокомерное, сказала едва не сквозь зубы: