Ника Ракитина - Мое королевство. Бастион [СИ]

Даже не ясно, вдохновился художник описанием или где-либо видел копию, но рисовано было вдохновенно и со знанием дела. В «игле» и правда было что-то от шляпной булавки или миниатюрного стилета: золотой граненый клинок размером с вершок, покрытый чертами и резами, и гладкое, будто зализанное морем оголовье из скользкого даже на вид зеленоватого хризопраза. Имелся также миниатюрный бегунок, который можно было двигать вдоль клинка, определяя время сна. Если же загнать его под головку, сон обещал быть бесконечным.

Крапивин отставил стакан на подлокотник. Акварель завораживала и пугала. А семерка корморанских кошек, выстроенная по ранжиру на диванной полочке перед зеркалом, желтыми глазами сверлила ему затылок. Даль резко захлопнул энциклопедию, будто давил меж страницами паука.

Следовало отговорить государыню от этой затеи.

В восемь утра без четверти, набольшее, минутой позже (часы только что отзвонили) порученец придержал для доктора Веска тяжелые двери и осторожно прикрыл их за его спиной.

Доктор был в неизменной чесучовой паре. Пиджак на локтях и брюки на коленях чуть лоснись от старости. Но волосы тщательно расчесаны на пробор, лицо бритое, рубашка белейшая и туфли новомодные, двухцветные, с пуговками по краю. Держался мессир Веска с достоинством, но руки тряслись: он всегда панически робел перед комиссаром. Даля и смешил, и раздражал этот страх — всем и так было известно, что доктор писал детские стихи и вслух читал по вечерам собственному семейству. Стихи были хорошие, их охотно брали в журналах. Комиссариат печати проверял их не раз и в крамоле автора не уличил.

— Присаживайтесь, Николай Васильевич, в ногах правды нет, — бодро произнес Даль. — Чаю желаете?

Веска закивал так энергично, что пенсне сорвалось с носа и заболталось на цепочке. Даль, извинившись, вышел в приемную и вскоре вернулся, катя перед собой сервировочный столик с чайной посудой и двумя чайниками, поставленными один на другой — для заварки и для кипятка. Снял с подлокотника недопитый стакан, выплеснул в печь и налил себе свежего.

— Молоко, сливки, сахар… Прошу.

— Пить чай с лимоном и сахаром — испортить его вкус, — отозвался доктор ворчливо. А это… неужто печатный пирог с повидлом?

— Он самый, из Колчаны, — Крапивин отделил ножом кусок и переложил на плоское блюдо с синим цветочным рисунком. Веска отломил кусочек и кинул в рот. С наслаждением прожевал:

— Берсень и смородина… М-м…

— Не торопитесь, ешьте. Вы выглядите усталым.

Доктор неловко брякнул чашкой о блюдечко.

— Вы же не обо мне собрались говорить, Даль Олегович.

Даль кивнул.

— Государыня нынче вечером отбывает в Эйле. Частным образом. Так что от вас мне нужны лекарства, что могут понадобиться в дороге. И рекомендательное письмо к надежному доктору в самом Эйле.

Николай Васильевич выдернул пенсне, угодившее в чай, и стал тщательно протирать салфеткой круглые стекла и костяную дужку.

— Это безумие! — восклицал он. — Мазохизм и безумие!

— Вы полагаете, императрица больна… душевно?

Доктор выпятил остроконечный подбородок:

— Не пытайтесь ловить меня на слове, молодой человек. Для этого города она прежде всего тюремщица и убийца литературных дарований, этого, магистра Халецкого, своего мужа… или любовника. Не желаю разбираться, кем он ей доводится. De mortuis nil nisi bene.

— А он не покойник, — Даль пронзил ножом пирог, — и никогда им не был. Ни он и ни его ученики. Грандиозная мистификация. Способ отомстить и избежать правосудия. И я клянусь, что сделаю все, чтобы их найти. Халецкий лишится ореола невинной жертвы. И тогда пусть бережется сам.

Веска снова уронил пенсне в чай, бросил с ним сражаться, наплескал в чистую чашку сливок и выпил залпом.

— Вот даже как. Тогда признаюсь. Он жестокий человек. Опорочить ту, что была дорога — самый простой способ успокоить совесть.

— Николай Васильевич, — Даль оставил в покое нож и сплел пальцы. — Алиса… назвала мне время и место собственной гибели.

— Когда?

— Сегодня утром.

Доктор беспомощно моргнул близорукими глазами.

— Увезите ее, Даль Олегович. В Винету или Джинуэзу. Никакого Эрлирангорда, никакого Круга, никакого груза ответственности от государственных дел. Она безумна не более чем мы с вами. Слова Создателя не спишешь на дамские капризы и хандру. А тут еще этот… мерзавец. Вторжение. Вы знаете, что она плохо спит? Я даже прибег к сильнодействующему снотворному нынче ночью.

— И оно не помогло. Государыня попросила меня отыскать «искоростеньскую иглу».

— Уж постарайтесь, голубчик, — руки доктора дрожали, — я сам ей это присоветовал. Я пойду, с вашего позволения? У меня назначен осмотр на девять.

— Еще минутку, Николай Васильевич, — Даль побарабанил пальцами по обложке энциклопедии. — Здесь написано, как «игла» выглядит и действует. Но не объясняется, откуда она взялась. Кто определил ее свойства.

— Во времена пашака Мулькара в Искоростене жил поэт и ученый Гийяс Камаль… Создатель, — отозвался Веска скучным голосом. — При всех своих талантах и погудеть любил знатно. Вино, нестыдливые «пайри», кощунство — всего лишь малый список его прегрешений. Пашак же страдал расстройствами сна и пообещал подданному прощение, если тот сумеет помочь.

— Благодарствую, — Даль поднялся, провожая мессира Веска из кабинета. — Вам хватит времени до полудня? Оставите саквояж с лекарствами и рекомендательным письмом моему порученцу в приемной. И не дрожите так впредь: я не кусаюсь.

Доктор принужденно засмеялся и ушел, капая с пенсне чаем.

Порученец вернулся с целой кипой газет, пахнущих свежей типографской краской, и свалил их на угол стола. Первые страницы и обложки изданий украшали фотографии таинственного мужчины в шляпе и пальто-реглан и очаровательной спутницы в белой шубке, в обнимку подходящих к некоему помпезному зданию. Интрига должна была разворачиваться постепенно. И фотографии, и короткие заметки под оными служили не столько чтобы опорочить Адашева или его юную супругу, сколько намекнуть, что Ариша явилась в Эрлирангорд.

Убедившись самолично, что Якуб Зимовецкий, главный редактор «Вестей Эрлирангорда» и конфидент департамента безопасности и печати, оказался на высоте, Даль вышел в приемную. Порученец, курлыкавший с секретаршей Зиночкой, вытянулся в струну. Зина тоже поднялась, оправляя ладонью на груди безупречную белую блузку.

Крапивин отправил парня покупать билеты на вечерний скорый до Эйле, а внимательной Зиночке растолковал, что ему требуется.

— Ох, что вы, никаких денег не нужно, — сопротивлялась она, но комиссар все же всунул девушке в руки несколько радужных бумажек.