Ника Ракитина - Мое королевство. Бастион [СИ]

— Осматривайтесь. Я налью коньяк и согрею чай.

Он возвращался дважды, первый раз с пузатой чаеваркой, в дырочках под дном которой тлели угольки. Второй раз с парой надколотых бисквитных чашек и темной бутылкой, в которой настоянный в дубовых бочках ровенский ром превращался в совсем другой напиток: мягкий, золотистый, благородный. Хозяин разлил его на донышки и сдвинул чашки:

— Ваше здоровье.

Даль выпил: не оставляя отпечатка пальца, не покрутив в бокале, не насладившись запахом — бокала-то и не было. Хозяин пододвинул блюдце с сыром:

— У вас, должно быть, много вопросов.

— Чья это могила? — ляпнул Даль.

— Моны Халецкой, провинциальной учительницы и Создателя, — не затруднился тот с ответом.

— Государыня жива!

— При Вторжении миры притираются друг к другу, осаживаются не точно, и тогда похороненные живут, а кто-то цитирует книги, которые еще не написаны.

— Алиса вас узнала. Кто вы?

— Вы бы тоже узнали, Даль Олегович, если бы так не перенервничали. Феликс Сорен, Хранитель. И да, я не знаю, почему воскрес. Могу только догадываться.

Собеседник хлебнул горького чаю с запахом бергамота. Сцепил длинные пальцы на колене.

— Я очнулся в середине марта на склоне, вон там, — он дернул подбородком в сторону глухой стены. — С проломленной головой. Михаил Антонович меня спас, он вечно возится со всякими бродягами, лечит бесплатно. Помог выправить документы. А потом у меня обнаружился вот этот дом, круглая сумма в банке и талант механика. А после того, как удалось завести часы на ратуше, которые не ходили триста лет, — снискал еще и всеобщее уважение.

Феликс долил драгоценного коньяка в чашку, выпил, жмурясь от удовольствия.

— Меня звали главным механиком на часовой завод, но я предпочел остаться вольным художником. Впрочем, заказами не обделен и, как видите, не бедствую.

— И еще ухаживаете за пустой могилой, когда могли бы помочь живой Алисе, — отозвался Даль едко.

— Вы видели, к чему привело воскрешение призрака, — с легкой насмешкой в серых глазах отозвался Сорен. — Можете быть уверены, грози Алисе опасность, я пришел бы на помощь. За что мне не раз пенял прелат Кораблей Майронис. «Он мог бы греметь во славу Твою, а славил одну ее»… Я следил за государыней по слухам и по газетам.

— Этого мало.

— Я должен был разобраться, прежде чем кинуться в омут подковерной возни, интриг и политики и там бесславно погибнуть, — Феликс дернул плечом. — Я себя почти не помнил.

— Теперь вспомнили?

— В первый раз я заново осознал себя Хранителем, глядя на пожар в Бастионе. Крепость хорошо видна отсюда, с обрыва…

«… проснулся оттого, что мелко тряслись шибы в окнах и вздрагивал весь дом. Так бывало в шторм, или когда по улице катилась груженая камнем телега, или в грозу. Гроза была. Феликс накинул дождевик и выскочил в мокрый сад. В соседских садах за редким штакетником слышались испуганные крики и метались огни. Сорен вышел на обрыв над морем мимо мокрых, сгибающихся деревьев. Там не было ограды, и он едва не навернулся в черноту, где ворочалось и гремело о скалы море. Ни огонька не было там, внизу, ни на рыбачьих лодках, ни вдоль набережной. Только вспышки молний время от времени освещали маслянистую воду, ослепляли глаза. И все молнии целились в клык одинокой башни, поднятой над Бастионом, очерчивая ее зубцы. Били беззвучно, словно гром не поспевал вслед сквозь обложные тучи. А потом из башни вверх рванулось пламя. Оно металось и ревело, слышное даже сквозь шторм. И где-то на краю слуха призрачно звенел пожарный колокол на каланче. Феликс вслушивался, стоя на коленях, обхватив руками гудящую голову, и думал, что если сумеет отвести взгляд, эта мука прекратится. Словно лопались обручи, и лоскутья памяти впитывали поток. А когда все закончилось, и он со стоном разогнулся …»

— Вот эта ложечка, я сжимал ее в ладони, чудом не поранясь и не сломав черенок.

Комиссар обвел ногтем тощую фигурку в шапочке с пером:

— Сан написал сказку.

— Пафосно-скучную, как обычно? — неловко пошутил Хранитель.

— Жестокую. Где Крысолов врывается в провинциальный городок и ставит его с ног на голову, чтобы наказать за прежние обиды и прегрешения.

— А одинокий мститель ему противостоит, — заметил Феликс прозорливо.

— Не такой уж одинокий, но… да.

— Почему-то я так и думал, что Сану нужен враг, — Сорен вздохнул. — Серьезный враг, что подчеркнет бесспорные его достоинства и отразит недостатки в выгодном свете. Одинокий бог повержен. Борьба с системой хороша, когда та отвечает взаимностью. И в барышнях не вызывает умилительных рыданий. Что до Алисы — то Сан то ревновал ее к каждому дереву, то считал несчастной жертвой использующего ее Круга, а из жертвы какой враг? Что ж, если мессир Халецкий так желает, я буду ему самым искренним и беспощадным врагом.

Повинуясь порыву, Крапивин положил на стол футляр с «искоростеньской иглой»:

— Государыня убедила себя, что ее убьют в годовщину коронации. Она не может спать и попросила меня раздобыть вот это.

Феликс достал артефакт, брызнувший в глаза жидким золотом отраженного света. Провел ногтем вдоль клинка, отмечая риски.

— Вы с ума сошли! Кто вам ее дал?

— Мона Камаль.

— Как мило… — выплюнул Сорен. — Почему вы не обратились к прелату Майронису? Увезли Алису не в Паэгли, а сюда, к больному прошлому? Богомолье — еще и жирный плюс к ее репутации в глазах верующих.

Крапивин фыркнул.

Сорен наклонился к Далю:

— Рассказывайте, комиссар. Рассказывайте подробно. Не упуская деталей.

— Новый город как новая любовь. Так подумал Даль, прыгая с последней ступеньки вагона. Он бывал в Эйле, прежде, но нехорошо и недолго, уезжал под покровом ночи, и потому лишь сейчас мог оценить, каким сокровищем обладает…

Хранитель слушал внимательно, не прерывая, не выражая своего отношения к услышанному, только как складка залегла между бровями с самого начала истории, так там и оставалась.

Он дослушал, помолчал и сгреб футляр с «иглой».

— Эта гадость останется у меня. Когда вы планировали уехать, Даль Олегович? Я добуду билет в соседнее купе. Вы пристроите меня во дворец. Чтобы я был рядом с Алисой, но не на виду. Истопником, полотером, часовщиком. Там много часов и все их надо заводить, перебирать, смазывать. Если телохранителем — вызовет внимание, а так я смогу остаться невидимкой. И быть с ней рядом во время праздничной церемонии.

— Хорошо, — ответил комиссар, испытывая разом досаду и внезапное облегчение.

Посреди абсолютно пустой, пронизанной солнцем комнаты стояло два табурета. Правый огружала печатная машинка, со второго Инна, согнувшись, одним пальцем тюкала по клавишам.