Ника Ракитина - Мое королевство. Бастион [СИ]

При виде Крапивина она вскочила, сунула ему жесткую ладонь.

— День добрый, Даль Олегович! У нас все в порядке. Мона Адашева ушла за опенками. За ней наблюдают.

— Вольно, — пожав протянутую руку, улыбнулся Даль. — Я вот по какому вопросу. Последние отчеты не смог прочитать.

Инна покраснела.

— Простите, Даль Олегович. Я когда Гришу за машинкой посылала, схватил первое, на что глаз лег. Две клавиши западают, лента старая, а еще копирку забыл.

Комиссар усмехнулся. Похоже, проблемы с чернильными приборами в присутствиях, навроде рвущих бумагу ржавых перьев и мух в чернильницах, распространяются и на новомодные канцелярские изобретения.

— Я же сама отлучиться не рискую, за этой белоглазой стервой глаз да глаз… Но если хотите, я вам каждое ее передвижение за время вашего отсутствия по минутам перескажу. А отчеты мы перепечатаем!

— Что вы, Инна, — комиссар потрепал ее по щеке, — не стоит поминутно, только самое важное.

Щеки тетки стали кирпичными, взгляд уткнулся в пол, а грудь, наоборот, вздыбила рубашку. Крапивин подумал, какое же магическое влияние оказывает он на большинство женщин, он, вымышленный двойник. Неужто Сану так не хватало женского внимания?

— Я чай накрою на террасе, — пробормотала Инна.

Комиссар кивнул.

Он устроился на скамье, прислонившись к простенку затылком и спиной. Под террасой шелестели белые и лиловые «дубки», ветер шуршал сухой листвой, возя ее по дорожке и палисаднику, раскачивал ветви кленов напротив дома, и тень то падала Далю на лицо, то сменялась солнечными высверками. Небо было ясное, глубоко синее, без капли летней линялости. Листья на кленах золотые и алые, кроны все еще густые, только по самым верхушкам торчали голые ветки.

Инна разложила на круглом, до белизны выскобленном столе салфетки, расставила приборы. Раскочегарила угольки под чаеваркой и водрузила в корону заварочный чайник. Придвинула к Далю вазочки с медом и вареньем, мясистые томаты и тонко, до прозрачности, нарезанные огурцы. Все было так мило и по-домашнему: круглый стол с пятнами солнца; чай с ароматом липы, душицы и таволги, половинка бублика, тонко намазанная маслом.

Солнце заглядывало в золотой бок чаеварки. И веник из полыни источал томительный аромат лета.

— У нас появился новый фигурант.

Инна присела на корточки к папкам, сложенным под табуретом, а Даль сбросил умиротворение.

— Мы приспустили поводок, как вы приказывали. И девица тут же ринулась в поселок к почте. И там близко беседовала с молодым человеком у здания, на скамье, за руки его хватала и в глаза заглядывала, вот, — она извлекла из папки несколько качественных фотографий — копий отосланных в столицу с отчетом. — Наш фотограф делал вид, что снимает достопримечательности с толпой на открытки. Мона Адашева отворачивалась и лицо в воротник утыкала, но что это она, можно понять. Параллельно еще наш художник работал.

На фото — вкупе с Аришей и отдельно — ясно просматривался молодой человек в белой форме с золотыми шевронами. Статный, белокурый, аккуратный, но простоватый, без шика. Два фото были раскрашены, чтобы дать представление о цвете волос и глаз: соответственно соломенные и серые при густом загаре. Росту парень был Далева, но плечи шире и ладони крупнее, ногти коротко стрижены.

— Милый, — заметил комиссар, — у девицы губа не дура, а?

— Верес Владимир Вениаминович, 17 полных лет, курсант военно-медицинской академии, что на Кулишках, отличник, в порочащих связях не замечен, — Инна убрала фотографии, переложив папиросной бумагой. — Рос без отца. Имеет сестру-близнеца Паулину и мать Ревекку Александровну, адрес проживания Троепрудный переулок 7. Мать служит в швейных мастерских Ракеле и подавала прошение на высочайшее имя, чтобы сына приняли в академию и выделили пенсион. Прошение было удовлетворено.

— А он связался с заговорщицей, — заметил Даль полушутливо.

— Не думаю, Даль Олегович. Беседы наблюдатели не слышали, держались в стороне, чтобы мону Адашеву не спугнуть. Но, вернее всего, она безошибочно избрала Вереса жертвой за мягкость и уступчивость характера. Академия близко, курсантов отпускают в поселок в увольнение, это лучше соблазнов столицы. А моне Воронцовой-Адашевой требовались деньги. Далее они вместе проходят в здание, и оный Владимир телеграмму отправляет и из своего кармана оплачивает. Телеграмма из отделения была изъята, с приемщика взята подписка о неразглашении. «Эрлирангорд, главпочтамт, до востребования. Я не поддамся тебе, Крысолов».

— Хоть в этом Ариша не соврала. И кто же получатель?

— Вы не поверите, Даль Олегович! Одинокий Бог.

— Чаю долить, Даль Олегович? — голос Инны заставил Крапивина очнуться.

Нет, комиссар по долгу службы знал, что главный антагонист Круга жив и даже не в заключении. Просто перестал быть богом. И влачит жалкую жизнь в браке с моной Сабиной, вдовой лучшего своего друга и бывшей своей же любовницей… (Тут комиссар скривился особенно)… Но ожидать, что этот убийца Создателей как-то связан с Халецким, Даль просто не мог. Не просят вот так накоротке помощи у собственного убийцы. То ли с фантазией у Сана вовсе плохо. То ли, наоборот, тончайший расчет. А что и план придумывал, и зов Ариши о помощи планировал Александр Халецкий лично, Даль не сомневался. Не в силах юные дарования такое измыслить. Ни-ког-да.

— Дайте-ка мне телеграмму, Инна. Я сам доставлю ее адресату.

Найти Рене было не трудно. С него уже сняли надзор за примерное поведение, но раз в месяц Одинокий бог еще должен был отмечаться в слободском комиссариате и просить позволения на любые поездки, превышающие сроком три дня.

Работой себя экс-правитель Митральезы не изнурял. В картишки поигрывал, в газетенки пописывал. Правда, за гонорары не сумел прокормить бы и кошку. И как это мона Сабина терпела? Хотя ведь терпела, раз до сих пор не выгнала.

Проживал Краон в доме супруги, метко прозванном «графскими развалинами», потому что доставшийся от первого, покойного, мужа особняк — двухэтажный, деревянный, оштукатуренный — мона Сабина побила на конурки и сдавала жильцам. Хоромина как-то ненавязчиво обросла сараюшками, дровяниками, курятниками, огородами, и удобства, соответственно, были на улице. Пожалуй, Клод от такого подхода к имуществу в гробу переворачивался, но ничем не мог на обстоятельства повлиять, разве что шляться призраком по чердаку и выть в печные трубы.

Впрочем, сейчас Далю было не до мистики (местечкового фольклора).

В октябре темнеет рано, и пока комиссар выставлял оцепление, наступила глухая ночь. В слободах ложились засветло, экономили на керосине, и находясь здесь, даже вообразить невозможно было витрины, рестораны, круглые электрические фонари и богатые выезды; заполняющую главные улицы разодетую толпу, шум и гулянье до утра — хотя огни большого города золотом сияли за деревьями.