Ника Ракитина - Мое королевство. Бастион [СИ]

— Только неосмотрителен, — проскрипел Сорен. — Этот древний защитный механизм опасен для непосвященных.

Он сунул часики в карман халата.

— Давайте-ка я отведу вас к врачу, мессир. Простите, ваше величество.

На лицо Алисы вернулись краски. Она протянула платок:

— Затяните пока.

Хранитель склонился, перевязывая Даля, к ней спиной. Повел его, подволакивая ногу.

— Она… — Крапивин обернулся через плечо.

— Ее не тронут, — сказал Сорен. Даль снова вспомнил о мистической связи Твиртове и государыни, о химерах на уступах, которые некогда защитили Алису от преследователей, а после помогли ей взять крепость и город. Медно-каменная армия и сейчас была наготове. Ночью наверх вообще никто подниматься не смел. Уборщики рассказывали всякую жуть, завоевывая внимание дворцовых горничных.

— Аккуратнее, Даль Олегович, — попенял Сорен, когда они достаточно отдалились. — Я запустил механизм трона, защищающий Алису от покушений.

— Ладно.

Комиссар, постанывая, вкратце изложил историю своей поездки в Шервудский бор.

Феликс даже распрямился:

— Нож? Говорите, нож?! Это хорошо, это прекрасно! Просто это означает, что Халецкий не делился с учениками своими планами. А значит, они непременно наделают глупостей.

И оставил Даля у квартиры Веска, чтобы вернуться в тронный зал.

— Где бы мне принять ребенка, Зина? — Даль присел на угол стола секретарши, мешая двигать каретку «Подлесицы», точно хотел флирта. Но выглядел озабоченным и усталым. Еще и рука болела. — Не хотелось бы спугнуть Суок официозом, но при этом куклу из департамента нельзя выносить тоже.

— А лекционный зал, Даль Олегович?

Он приподнял правую бровь:

— А у нас есть такой?

Естественно, Даль шутил, но при этом не выносил длительных заседаний и летучки для сотрудников проводил у себя и исключительно по делу. Для двух-трех человек за раз: сотрудники разных групп даже не всегда знали друг друга в лицо.

— Там уютно, фикусы в кадках, герани, тюль на окнах, пианино, — перечисляла Зина очевидные достоинства редкоупотребимого зала. — Я стол накрою, чаеварка, сладкое.

— Олекса при кухне служит, разносолами ее вряд ли удивишь.

Секретарша посмотрела на начальника в священном ужасе:

— Думаете, прислугу деликатесами потчуют?

— Ох… Это я, не подумав, сморозил. Простите меня, Зиночка. Делайте все на ваш вкус, тем более, он безупречен.

Даль освободил Зину от работы на вторую половину дня. Она сама организовала банкет, забрала Суок со стоянки дирижабля и на служебном авто привезла в департамент к оговоренному часу, перед этим показав столицу. И хотя сотрудники к вечеру по большей части разошлись, провела черным ходом. Там идти до зала было всего ничего: подвальной лестницей вниз, через коридорчик и парадным маршем с черно-золотыми коваными перилами до еще одного закутка направо: пропахшего пылью, плохо освещенного, — к тяжелой, обитой войлоком двери. А там пылало электричество в хрустальной люстре, искрилось в фарфоре обеденного прибора и в черных лоснящихся боках пианино с резным изгибом ножек и кенкетами с четверкой ароматных свечей.

Глаза у девочки и без того искрились, Суок тяжело вздыхала от восторга и комкала грязный передник — ее взяли с кухни в чем была.

— Мы сейчас помоем ручки и вернемся, Даль Олегович, — секретарша легонько подтолкнула Олексу к дверям.

Крапивин вздохнул. Ему инстинктивно не хотелось поворачиваться спиной к покрытому плюшевой скатертью длинному столу для заседаний, где графины с несвежей водой и пепельницы сменила огромная кукла, укрытая плащом.

Комиссар пересилил себя, сел к пианино и одним пальцем наиграл мелодию.

— А вот и мы! — объявила Зина оживленно. — Даль Олегович, если я вам больше не нужна?

— Погодите, вечером я свожу вас в «Шоколадную фею».

Он представил учтивых половых с полотенцами, перекинутыми через предплечье, их точные движения… вздохнул и снял крышку с супницы, наполнил тарелки. Налил Суок приторно-сладкой сельтерской воды. Себе плеснул коньяку.

— Ну, приступай, Олександра.

Девочка себя уговаривать не заставила. Схватила хлеб, намазала маслом, сверху бросила ложку икры и стала жевать за обе щеки, запивая супом.

— У тебя хороший аппетит.

— Уга… ага… ой…

Она застеснялась, потупилась, уронила ложку и нырнула за ней под скатерть.

Даль, слегка подсмеиваясь, терпеливо пережидал телодвижения Суок и с обедом не торопил. И только когда она отвалилась, зевая, прикрывая тощей ладонью рот, подал руку, сложенную баранкой, и отодвинул стул.

— Взгляни-ка, — отложил плащ, не открывая кукле лица.

— Ой, это мне? — Олекса сложила лапки. — Корабельщик, спасибо-спасибо!

— Видимо, тебе, — Крапивин откинул подол синего бархата, обнажая метку с вышитым именем. — Ты же Суок?

— Это мое фамилие, — серьезно ответила девочка, порываясь сгрести куклу в охапку. Но Даль не позволил.

— А почему ты решила, что тебе?

— Дак он обещал, барич.

— Какой барич?

Олекса снова застеснялась, прикрылась передником, выставляя лукавые глаза.

— Ну, такой барич. Письменник. Ласковый.

— А имя у барича есть?

— Мартын… Кривец.

Комиссар внутренне вздрогнул: вот это удача! Еще один фигурант из тех, кто, якобы, сгорел с Халецким на маяке. И Кривец связан с этой куклой! Или совпадение? Даль мысленно покрутил головой: совпадений не бывает. Каждый шаг обусловлен.

— И что у тебя с этим баричем было? — спросил он.

Суок степенно, как взрослая, сложила руки на переднике:

— Любовь была.

Даль опустился на ближайший стул, стараясь не смеяться. А Олекса продолжала:

— Им же, пансионерам, тронуть барышень не дозволяется, а я никто, прислуга. Можно пихнуть, ущипнуть, лапать. А он меня нежно трогал… тут вот… и тут, — показала девочка, — защищал. Пообещал куклу огромную и жениться, когда вырастет. Он мне как брат был.

Хорош брат, подумал Даль гневно, трогать грудь и промежность. Надо собрать попечительский совет и уволить мону Мону к лешему за такое.

— Только он сгорел же, — сказала Суок печально. — Или нет?!

— Тебя же Олександрой звать. Почему тут не имя?

— Так они все думали, что Суок — имя. Меня ж на кухне только так и выкликали: Суок да Суок. Олександра — долго.

Она мимо Даля прошмыгнула к плащу и открыла кукле лицо, стала щупать волосы:

— Ой, ну как живая!

А Крапивин крутил в голове биографию Мартына, прикидывая, где и как тот мог проявиться.

Жил пацан сиротой при живом отце. Мать его пропала едва ли не сразу после родов, соседи на этот счет трепали разное, чуть ли не сбежала с гвардейцем. А мальчонка, едва подрос, управлялся и по хозяйству, и в мастерской, и от отца тикал, бывало, потому как тот мог с пьяных глаз и колодкой прибить. Еще бы мать не сбежала: старший Кривец и до свадьбы норову был лютого, и невеста нареченная то синяк платком прикрывала, то кровоподтеки замазывала. Подай сразу официальное прошение — давно бы избывал грехи на каторге, нарезая торф на болотах Ровены, или подальше еще, в Искоростене. Но дура молчала, а увещевания ходящего под карабеллой и соседей Кривцу были, как о стенку горох.