Лоуренс Десбери - На берегах Гудзона. Избранные романы

Ярко блестела пыльная дорога в утренних лучах весеннего солнца, извиваясь вдоль могучей реки. На юге, окутанный туманом и скрытый под облаками пыли, сотрясал окрестности гудящий город-колосс.

Зеленый автомобиль мчался вперед через селения, мимо вилл и садов. Пыхтя и содрогаясь, он остановился перед огромным парком. На шум прибежал привратник в ливрее. Тяжелые ворота раскрылись. Автомобиль двинулся по аллее, усаженной прекрасным старым орешником, миновал обширную поляну, на которой высился греческий храм, и направился к сверкавшему между деревьев мраморному дворцу, построенному итальянским архитектором для автомобильного фабриканта-миллионера.

Мюриэль Брайс вышла из автомобиля и последовала за служителем по широкой лестнице в рабочий кабинет фабриканта. Ее стройная фигура в светлых одеждах резко выделялась на темном фоне мрачной комнаты. Она вынула шпильки из большой белой шляпы и положила их на дубовый стол, поправила свои светлые,

завитые волосы, достала из висевшей на руке маленькой золотой сумочки зеркальце и стала себя осматривать. С довольной улыбкой она встретила глядевшее оттуда красивое розовое личико. Крупные изумрудные серьги мягко оттеняли светлый блеск спускавшихся на лоб и уши кудрей и глубоко сидящие, большие серые глаза. Она слегка попудрила щеки и поспешно захлопнула сумочку, так как послышались шаги. Большая дубовая дверь отворилась; вошел Генри Уорд.

Высокого роста, широкоплечий, с властным ртом, хищным подбородком и густыми, поседевшими бровями, фабрикант казался олицетворением неограниченной силы. Видно было, что для этого человека не существует препятствий, что для него нет невозможного, что эта сила непобедима.

«— Я вас ждал еще вчера», — сказал он сухо.

— Я не могла приехать.

— Дело спешное… Оно должно быть закончено до завтра. Если вы не можете исполнить мои требования немедленно… Может быть, было бы лучше, если вы совсем отказались…

Неумолимо испытующим взглядом он впился в красивое лицо молодой женщины.

Мюриэль Брайс вздрогнула, но выдержала его взгляд. В ее серых глазах вспыхнул злой огонек, красивое лицо перекосилось, все мускулы стройной фигуры сразу напряглись. В ее голосе зазвучала та же резкость, что слышалась в словах фабриканта.

— Вы не имеете права так говорить со мной. Свои задания я всегда выполняла. Вы прекрасно знаете, что вся моя жизнь, все мое существование принадлежит нашему делу… Вы также знаете, что я его ненавижу, этого…

— К чему столько слов? — прервал он ее. — Хорошо. Пойдем, поговорим о подробностях.

Он подошел к большому шкафу красного дерева и нажал кнопку. Дверцы шкафа распахнулись, открыв вход в небольшую комнату без окон, ярко освещенную электричеством.

Мюриэль Брайс вошла туда; фабрикант последовал за ней. Дверцы бесшумно закрылись за ними.

Полчаса спустя оба вернулись в рабочий кабинет. Щеки молодой женщины пылали огнем, а серые глаза лихорадочно блестели. Желтовато-серое лицо Генри Уорда, наоборот, было таким же бесстрастным, как прежде, лишь в жестоких глазах его светилось еле заметное довольство.

«— Вы можете положиться на меня», — произнесла женщина. Ее голос звучал не совсем уверенно.

— Зачем вы это говорите? Если бы я этого не знал, я не стал бы связываться с вами. — Он сухо засмеялся. — Человек, который осмелился бы меня обмануть, еще не родился.

Немного помолчав, он прибавил:

— Когда… будет покончено, не вздумайте сообщать мне об этом. Не надо и приходить ко мне. Когда вы мне опять понадобитесь, вы об этом будете извещены. А теперь можете идти.

Не подавая ей руки, он некоторое время пристально смотрел на нее.

«— Жаль, что вы так фанатичны», — сказал он наконец, — как женщина, вы могли бы одной только красотой своей принести нам гораздо больше пользы. Но вы не умеете притворяться, ненависть у вас прорывается наружу как раз в те минуты, когда ее необходимо скрыть. Жаль.

Минуту спустя автомобиль жужжал по дороге, по направлению к дымной завесе, за которой скрывался Нью-Йорк.

Весенний день клонился к вечеру. Мягкие фиолетовые тени легли на ателье небольшой красивой виллы в одном из аристократических кварталов города. Грэйс Мэтерс отложила кисть в сторону и обратилась к Джону Роулею, который, сидя на мягком турецком диване, курил сигаретку, лениво пуская голубые клубы дыма.

— Будет, — сказала она. — Подойди, посмотри — нравишься ли ты себе.

Молодой человек поднялся, приблизился к художнице и через ее плечо начал разглядывать портрет.

— Я совсем не знал, что выгляжу так солидно, — пошутил он. — Ты меня идеализируешь. Под портрет напрашивается подпись: «Государственный муж».

Молодая женщина прильнула к нему.

— Я тебя вижу таким, Джон, и не я одна, а и многие другие. Разве ты не знаешь, для скольких беспомощных, эксплуатируемых, порабощенных людей ты являешься единственной надеждой? А теперь, когда ты избран в Конгресс, ты можешь осуществить эту надежду.

Он печально улыбнулся.

— Один против целого мира! Ты не должна ожидать слишком многого, дорогая. Не забывай, что я выступаю против того, что является самым дорогим для среднего американского обывателя: против его прибыли. Вся страна одержима бесом наживы, всякое чувство человечности поглощается охватившей всех безумной жадностью. К тому же искусственное возбуждение патриотизма, бессмысленная травля иностранцев, евреев, всех радикальных элементов… Но, — в его голосе сразу зазвучала твердость и радость надежды, — я буду бороться всеми силами, на каждом повороте их преступного пути они встретятся со мной, при каждом их злодеянии я буду стоять на их дороге. Америка не должна терять своих старых идеалов; страна, имевшая своим президентом Авраама Линкольна, не может надолго остаться под властью кучки миллионеров.

Женщина положила ему на плечо свою светлую, гладко причесанную, маленькую головку; ее серые глаза, светившиеся в минуты возбуждения глубокой синевой, нежно смотрели на него. Бледное лицо ее еще более побледнело.

— Иногда мной овладевает страшное беспокойство. У тебя ведь так много врагов.

Он рассмеялся.

— До убийства еще не доходили, дорогая. Не будь ребенком.