Том Светерлич - Завтра вновь и вновь [litres]

Дома здесь стоят вплотную или разделены крохотными промежутками, они до сих пор покрыты копотью времен сталелитейной промышленности, хотя прошел почти целый век. Машина Тимоти припаркована все на том же месте. Они с Ханной пролезают через дыру в рабице и пересекают заросший сорняками пустырь, усеянный разбитыми бутылками и пивными банками. Сбоку от Дома Христа сияет прожектор, высвечивая белую цитату, чтобы ее было видно и днем, и ночью. Лужайку развезло, ступени крыльца давно прогнили, их заменили шлакобетонными блоками. Стонет гнилая древесина крыльца. Дверь открывается.

Тимоти отходит в сторону, пропуская Ханну первой. Он следует за ней и закрывает за собой дверь. Я пытаюсь проследить за ним внутри, но доступ в симуляторе закрыт. На двери зеленым шрифтом высвечивается: «Личный аккаунт».

– Открыть доступ, – говорю я, и в дверном проеме появляется клавиатура. Я ввожу пароль. Доступ запрещен.

Кажется, я помню пароль Куценича. Ввожу его, и барьер исчезает, как сдернутая вуаль, но стоит мне переступить порог, как я слышу механический гул. Не знаю, где источник огня, но я вижу, как он вспыхивает за дверью, оранжевые языки пламени перекатываются в воздухе словно жидкость. Через мгновение следует удар, меня отбрасывает, будто лягнула лошадь. Секунда полета, перед глазами вертится земля, и я врезаюсь в нее. Черт. Пытаюсь встать. Черт. Черт. Не могу перезагрузиться. В ушах звенит.

Мне не хватает воздуха, и легкие обжигает морозом. Бомба? Я прикусил язык, и изо рта течет кровь, заливая рубашку и простыни, когда меня на короткое время выкидывает из Архива. Однако я заставляю себя снова погрузиться, сосредоточиться на Городе. АйЛюкс удерживает меня там. Дом Христа горит. Пламя выплескивается из окон и струится сквозь щели в сайдинге. Огонь хлещет из двери и поглощает дом, отбрасывающий резкие угольно-черные тени.

Что происходит? Насколько мне известно, этот дом никогда не горел, вплоть до самого конца.

Я понимаю, что это спецэффект. Придумано умно – испепеляющая жара наложена слоем чувственного восприятия, она почти так же реальна, как кофе, который я пью в Архиве, или прикосновение к женщинам и их запах. Огонь такой яркий, что мне приходится зажмуриться, но все же я в полной безопасности. В безопасности. Я могу пройти через это пламя, войти в дом и по-прежнему наблюдать за Тимоти и Ханной, но когда я поднимаюсь, понимая, что у меня даже не сбилось дыхание, что все это – лишь ловкий трюк, кто-то с криком вываливается из двери. Я вижу обгоревшую до черноты фигуру, похожую на полыхающий кокон. Человек ковыляет ко мне, размахивая пылающими руками, а за ним вьется дорожка дыма, и мне хочется сбежать, но я парализован. Человек хватает меня за лацканы пальто и притягивает к своему горящему лицу. Я вдыхаю запах плавящейся кожи и ощущаю волны жара.

– Я сильно разочарован, что снова вижу тебя так скоро, – говорит он, и огонь струится из его рта извивающимися языками. – Теперь ты используешь фамилию Куценич.

Болван.

– Я же велел тебе оставить ее в покое, – говорит он.

– Не понимаю, – отвечаю я. – Я же бросил заниматься Альбион. Я сказал им, что бросил.

– Доминик, я действую в соответствии с Четвертой поправкой к Конституции Соединенных Штатов [18] Четвертая поправка к Конституции США запрещает необоснованные обыски и задержания, а также требует, чтобы любые ордера на обыск выдавались судом при наличии достаточных оснований. . Я считаю, что каждый имеет право на частную жизнь, то есть и на собственное изображение. Ты в курсе, что секс-туристы подсматривают в Архиве за чужими воспоминаниями? Извращенцы, как ты понимаешь. Тебя удивит, если я скажу, что некоторые люди погружаются в Питтсбург и проживают твои воспоминания о сексе с женой? Такое бывало, Доминик. Существует целая индустрия, разыскивающая в Архиве частные сексуальные воспоминания и продающая их. И ощущения тех пользователей так же чудесны, как и твои. Как тебе это понравится, Доминик? Разве не утешительно узнать, что кто-то вроде меня защищает твои воспоминания, образ твоей жены? Моя клиентка имеет право ограничивать доступ к своему изображению, и я намерен защитить это право.

– Твоя клиентка? А кто твоя клиентка?

– Ты просто тупоголовый юнец, – говорит Болван. – Твоя жена теперь мертва.

Система безопасности Начинки вспыхивает красным, засекая вирус, но индикатор загрузки заполняется слишком быстро, чтобы я успел даже подумать о защите.

– Это червь, – говорит Болван. – Рейсснера-Нордстрёма.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Ты сам заставил меня это сделать, потому что не отступился. Не послушался меня. Ты сам ее уничтожил. Я стер твою жену, но могу ее оживить. Помни об этом, Доминик. Будь паинькой, и время от времени я стану подкидывать тебе воспоминания в награду.

Болван мгновенно исчезает, пожар прекращается, и океанская тишина засыпанной снегом ночи давит до боли. Что он сделал с Терезой? Я прочесываю воспоминания в поисках Терезы, но ее нигде нет. Сквозь снег мерцают рождественские гирлянды на голых ветвях деревьев. Чайная «Спайс айленд». Новый слой – карри и восковая свеча. Это наш столик, но на стуле Терезы лишь неясное пятно, обман зрения.

– Тереза…

Она должна сказать, что сделала анализ крови. Она расскажет об улучшенном аминокислотном анализе, о нашей будущей девочке, но я слышу только невнятное бормотание с пустого стула, оно не имеет ничего общего с голосом Терезы. Ее больше нет, Болван ее удалил – все воспоминания о ней, все следы, каждый кусочек жизни, за который я цеплялся, превратился в бесформенную кляксу.

Наш дом. Турецкий ковер и стены с пятнами. Квартира двести восемь. Там ничего не осталось – пустая прихожая, кругом только тени.

– Тереза?

Мой голос отдается эхом в пустоте. В гостиной никого, в кухне тоже. Спальня пуста. Я ложусь на кровать и жду ее, жду, пока Тереза разденется в туск-лом свете из коридора и ляжет рядом. Я закрываю глаза, чтобы вспомнить, как она прижимается ко мне, хочу обнять ее. Тереза, боже мой, Тереза! Хочу ощутить ее мягкие движения, вытянуть руку и погладить ее, но, когда открываю глаза, я вижу только Чжоу.

– Не так быстро, – говорит Гаврил. – Ты как вообще? Расскажи, что случилось.

– Я облажался.

– Ты где? Можешь приехать?

Я в автобусе. Подключаюсь. Новый слой – карри с базиликом и восковая свеча. Я забываю обо всем, кроме воспоминаний о Терезе, но они все истончаются. Сигнал слабый, автобус дергается, и я снова оказываюсь в Вашингтоне вместо Питтсбурга. Опять подключаюсь. Загружается Город, я погружаюсь в воспоминания о Терезе, но вижу вместо нее Чжоу. Чжоу. Я больше не могу вспомнить жену. Я звоню в квартиру Гаврила, ожидая увидеть Твигги, но дверь открывает другая девушка, с кукольным личиком и розовыми волосами, как в японских аниме.