Том Светерлич - Завтра вновь и вновь [litres]

– Я уже должен быть покойником, – говорю я. – Они убьют меня, Гаврил, потому что я нашел тело, но ведь я ни при чем, совершенно ни при чем…

– Ты не умрешь, мы все разрулим, вычислим, как поступить.

– Я знаю, как поступить. Мне нужно восстановить Терезу в Архиве. Нужно помочь Ханне…

Региональный код моей Начинки отличается от кода того канала, по которому Гаврил смотрит футбол из Праги, и речь комментатора кажется белибердой. Гаврил осушает первую рюмку водки и наливает себе вторую.

– Доминик, ты знаешь, что я тебя люблю, но иногда ты меня поражаешь. Ты думаешь о мертвой девушке, но при этом вспоминаешь о жене. У тебя навязчивая идея, Доминик. Ты помешался на своем горе. Отпусти ее, Доминик, забудь о ней. Заляжем на дно, и эти люди о тебе забудут.

– Я не могу позволить ей просто исчезнуть.

– И сейчас ты способен думать только об этом? Когда ты по уши в дерьме? – Глаза Гаврила внезапно затуманиваются, когда он опрокидывает в себя водку. – Тереза умерла, но ты должен жить. Я здесь. У тебя есть семья. Нам нужно жить дальше.

– Я знаю. Знаю…

– Ни хрена ты не знаешь, – говорит он. Я никогда не видел его таким, на грани взрыва. Он наливает себе еще водки, и его рука дрожит, а водка расплескивается по столу. – Ты чуть не дал дуба у меня на кухне. Из-за передоза, мать твою. А теперь рассказываешь, в какое дерьмо вляпался? Да во что ты превратил свою жизнью, мать твою?

– Хватит уже, – отвечаю я.

– Да еще меня втянул. Дал мне файлы о той мертвой девчонке, из-за которых и меня могут прикончить, а все потому, что ты помешался на своей мертвой жене и какой-то гребаной мертвой девчонке, причем даже незнакомой.

– Да пошел ты…

– Нет, ты, Доминик. Пошел ты. Все это случилось десять лет назад. Хватит уже. Открой глаза, мать твою. Ты можешь работать со мной, сам знаешь. В любое время, только скажи, и я дам тебе работу мечты, каждый день будешь иметь дело с красивыми женщинами. А ты что делаешь? Путаешься с этими людьми из-за их обещания, что они позволят тебе жить в прошлом.

– Все куда сложнее, – уверяю я.

– Иди к копам, мать твою. Ничего тут сложного нет.

– Я же сказал, почему не могу пойти к копам. Сказал, что копы сделали с Куценичем.

– Все копы? Эти люди работают со всеми копами, мать твою?

– Гаврил…

Он хватает меня за грудки, и ткань с треском рвется, а Начинка выплескивает все допы: группа поддержки «Редскинз» разукрашивает комнату желто-алым калейдоскопом из ног, улыбок до ушей, развевающихся волос и сверкающих золотом помпонов.

– Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, мать твою! – орет он.

– Одолжи мне хотя бы другую футболку, прежде чем дашь пинка под зад.

– Вот, мать твою, – смеется Гаврил.

Он дает мне кардиган – прикрыть футболку с допами. Говорит, что знает людей, которые могут пустить в сеть мои доказательства, если до этого дойдет, людей из желтой прессы, охотников за настоящими преступлениями и грязными смертями юных девиц, но мы оба знаем, что угроза разоблачения перед широкой общественностью может защитить лишь ненадолго, а скорее, только усугубит положение.

– Ты должен отыскать Болвана, – говорит – Гаврил.

– Да пошел он. Болван забрал у меня Терезу.

– Нужно мыслить рационально, – говорит Гаврил. – Думай. Судя по тому, что ты мне рассказал, он не работает с Тимоти или Уэйверли. Он может знать, как тебя защитить, как от них спрятать. Или хотя бы подкинет пару идей, как их одурачить. Как там у Фроста? «Сомнений нету у меня: огонь опаснее, чем лед». Верно?

– Да.

– Если ты сумеешь его выследить… забыл это слово… В шахматах это называют rošáda…

АйЛюкс подхватывает слово и тут же предлагает варианты перевода.

– Рокировка, – подсказываю я.

– Именно. Лучше всего атаковать через защиту. Рокировка.

– А если я найду Болвана, то смогу и вернуть Терезу…

Гаврил щелкает костяшками пальцев и делает глубокий вдох.

– Может, и это тоже, – соглашается он.

Гаврил выспрашивает подробности, хочет, чтобы я все еще раз повторил. Хочет вызнать все про Чжоу. Одинаковая ли она каждый раз, когда я с ней встречаюсь, или меняется. Может, разные прически и разная одежда? Что еще я могу добавить обо всех тех часах, что провел с ней, в особенности о тех «необычных часах», как он их называет, когда она говорила что-то отличающееся от прежних слов, по-другому двигалась или делала что-то другое.

– Сложно сказать, – отвечаю я. – Она всегда разная. Она не просто картонный манекен, если ты об этом.

– Какие-нибудь особенности?

– Я уже пытался ее выследить. Но в отчетах об ошибках ничего нет.

– Она наверняка модель, – говорит Гаврил. – Или какая-то программа. Если мы поймем, кто она, Чжоу приведет нас к Болвану.

– Я уже запускал Паука по Чжоу, и там пусто. По крайней мере, почти пусто. Кто-то превратил ее в призрака, видимо, Болван.

– Я не знаю, что это значит.

– Кто-то, допустим Болван, подменил данные, чтобы поиск по лицам не выдавал совпадений или выдавал неверные ссылки. Болван фактически сделал ее невидимой для сторонних поисковых программ. А раз нет точных совпадений, Паук выдает приблизительные, то есть просто азиаток, миллионы результатов. Наверное, мне стоит в них покопаться.

– Нет-нет, ты не понял, что я пытаюсь сказать, – говорит Гаврил. – Эта Чжоу похожа на тех девушек, с которыми я работаю. Либо она полностью искусственная, либо актриса. Если она – симулятор, только представь, сколько часов понадобилось на программирование, не только на внешность, но и на всякие уникальные жесты. Если она актриса, подумай о том, сколько часов пришлось ее снимать. Мне кажется, что она актриса, но в любом случае задействован профессионал. Кто-то трудится целыми днями, пусть даже нелегально. Ее вполне возможно отследить. Покажи ее мне.

Я показываю. Он подключается к сети, загружает приложение Архива, и мы синхронизируем его, футбольный матч сжимается до малюсенького огонька где-то в западной Пенсильвании, и мы ныряем через холмы в туннель. Гаврил говорит, что ему иногда снится, как он едет по туннелю из аэропорта в Питтсбург, туннель напоминает ему о зимних рейсах, о заснеженных ночах, когда в детстве он проводил Рождество вдали от дома, у тети и дяди в Америке.

Я хочу спросить его, что он помнит о тех рождественских праздниках в доме моей бабушки, о полуночных службах в церкви, о танцующем в ее подвале словацком фольклорном ансамбле и девочках в белых гольфах и бордовых платьях, косички разлетаются в стороны, мелькают бедра. Мы с Гаврилом не понимали ни слова в разговорах взрослых, хотя нам и не нужны были слова, нам просто хотелось слиться с этими чудесными девочками, но мы стеснялись с ними заговорить. Я хочу спросить его, помнит ли он свой первый приезд, когда мы оба распаковали своего Оптимуса Прайма и сидели под дедушкиным столом, но тут туннель заканчивается и появляется Город, улицы, реки и мосты раскидываются светящейся сеткой.