Том Светерлич - Завтра вновь и вновь [litres]

Тетя вручает мне два ключа на связке, маленький – от ящика с набором шрифтов, а большой – от шкафа с дорогой бумагой.

– Вот, – говорит она и ставит ящик на второй стол, рядом с прессом. В ящике лежат металлические кубики, на каждом – разные буквы, строчные и прописные. – Это легко.

И тетя объясняет, как вставить буквы в наборную доску. Она набирает «Здесь живет Джон Доминик Блэкстон» и показывает, как покрыть буквы чернилами и вставить лист в механизм.

– Можешь повесить себе на дверь, – говорит она, протягивая мне отпечаток. – А теперь попробуй сам. Для начала что-то простое.

Я вожусь с буквами, подбирая металлические блоки. С моими руками это непросто, но тетя помогает. Тяжесть букв в руках каким-то образом умиротворяет, словно язык превращается в скульптуру, становится осязаемым. Я выбираю замысловатый готический шрифт, заглавные буквы. Не знаю, что мне хочется набрать, пока не складываю три первые буквы: Б-О-Л, а потом добавляю остальные: В-А-Н.

БОЛВАН.

– Что значит болван? – спрашивает тетя, когда отпечаток закончен – единственное черное слово посреди белоснежной страницы.

– Сам толком не знаю, – отвечаю я.

Засыпаю я с трудом, а потому по ночам сижу на веранде, завернувшись в плед, и смотрю в полуночное небо, пью бренди и молоко, наверное, пью слишком много, но я не могу отключиться, пока не погружусь в отупляющее опьянение. Я размышляю о Болване. О чем он думал, когда я находил следы и шел за Альбион, как по путеводной нити в лабиринте, раскрывая всю работу, которую он проделал. Он знал про Дом Христа. Знал о Тимоти и Уэйверли, знал об убийстве Ханны, возможно, и о других убийствах.

Он погрузился в этот кошмар, как и я, и не понимал, что предпринять, когда отбросил поверхностную шелуху и вскрыл, сколько мертвых женщин оставил после себя Уэйверли, в точности как и я не знаю, что делать дальше. И тогда он устроил этот мемориал в Питтсбурге, геоинсталляцию со смертью Ханны, потому что не мог просто отбросить все зло, которое обнаружил, но боялся его раскрыть и к тому же хотел помочь Альбион исчезнуть, вероятно, влюбился в нее. Могу ли я допустить, чтобы все это было впустую? Несмотря на его угрозы и на то, что он стер Терезу, Болван, скорее всего, меня боялся, считая одним из них, человеком Уэйверли. Я ненавижу его за то, что он мне причинил, за Терезу, но я его понимаю. Я допиваю бренди и молоко и наливаю еще чуть-чуть спиртного. Как бы мне хотелось, чтобы Болван был здесь и помог через это пройти. Как бы мне хотелось, чтобы он был жив.

Мемориалы погибшим…

Когда тетя в очередной раз едет в Домажлице, я проверяю свою прежнюю почту с библиотечного компьютера. Похоже, кто-то копался в моих входящих, некоторые письма открывали, другие удалены. Рискованно было входить, Уэйверли может отслеживать мой профиль, и я наскоро просматриваю старые письма, пока не нахожу рукопись со стихотворениями, которую присылала мне Твигги. Я распечатываю тридцать пять страниц ее поэзии.

Тетя приступает к работе рано утром, но я иду в студию только после полудня. Приношу тете термос со свежим кофе. Она делает перерыв, чтобы помочь мне разобраться с прессом, отвечает на мои вопросы и дает советы по технике печати. Я вношу косметические правки в рукопись Твигги, исправляя опечатки и явные ошибки, а потом готовлю каждую страницу к печати, набирая буквы. Приступаю к печати. Начинаю я с первого стихотворения, которое когда-то прочел:

«Я потянулась к тебе утром, но ты уже ушел».

Я собираюсь напечатать книгу небольшим тиражом, не больше сотни экземпляров. Получается медленно, но процесс действует успокаивающе – набираю текст, смачиваю страницу чернилами. На две страницы уходит целый день, иногда даже больше. Я отпечатываю каждую страницу и вешаю на просушку на пересекающие амбар веревки, и студия становится похожа на корабль с поднятыми парусами.

На неделю прилетели Гаврил и Келли. Тетя засыпает их поцелуями.

– Мам, мам, – повторяет Гаврил, вытирая со щек и лба влажные отпечатки.

Тетя тепло относится к Келли, но довольно официально – видимо, они еще оценивают друг друга, не вполне состыковываются. Келли слишком утонченная горожанка, а тетя – сельская хиппи. Они нашли точки соприкосновения в еде, поскольку Келли – любительница здоровой пищи, а тетя представляет движение «с фермы на стол», они даже собрались съездить в Прагу, в бар тетиного приятеля, открывшийся несколько месяцев назад, там подают бутерброды для вегетарианцев и сыроедов.

Я отвожу двоюродного брата в сторонку.

– Гаврил, мне надо с тобой поговорить.

– Конечно, – отвечает он. – Прогуляемся?

Я включаю на телефоне автопереводчик и подношу сотовый к уху при каждой реплике Гаврила. Он засыпает меня байками о ночной жизни Лондона, рассказывает о своих переговорах по контракту с «Вог». С восторгом вещает о своей любви к Келли.

– Я хочу на ней жениться, – говорит он. – Ты только представь милых маленьких Гаврилов, которых мы породим.

Моя нога чувствует понижение температуры, и я быстрее обычного начинаю хромать. Мы идем по подъездной дорожке и сворачиваем налево, к дороге. У куста форзиции, неопрятного буйства бурых листьев и ветвей, Гаврил говорит:

– Кажется, когда-то я припрятал здесь несколько журналов «Плейбой». Можем попробовать их найти.

Гаврил десять минут копает под кустом и уже начинает волноваться, что его мать могла найти журналы и выкинуть.

– Ну и ладно, – говорю я. – Ты уже большой мальчик.

– Хм… – фыркает он, продолжая поиски, ковыряет палкой твердую глину. – Может, вернусь сюда летом, когда копать будет проще.

– Слушай, Гаврил, хочу кое о чем тебя попросить.

Он прекращает копать и вытирает руки о – куртку.

– Конечно, Доми. О чем угодно.

– Ты говорил, что знаешь людей, которых заинтересует то, что я тебе посылал. Запись убийства девушки.

– Точно. Мика Бронштейн, продюсер из «Покупай, трахайся, продавай, Америка» на CNN. Он был весьма заинтересован, да и до сих пор заинтересован. Вообще-то с неделю назад он прислал мне сообщение, мол, я просто сволочь, что раздразнил его слухами о знаменитости, но так ничего и не дал.

– Опубликуй эти записи, – говорю я, хотя и не уверен, что поступаю правильно.

– Зачем? – удивляется он, снова принимаясь копаться в грязи в поисках «Плейбоя». – Ты наконец-то оставил весь этот кошмар в прошлом. Зачем еще что-то делать? Брось это. Забудь.

– Я слишком много пью. И не могу спать, потому что все время думаю о ней.

– О рыжей?

– Нет. О той девушке, которую я нашел. Я просыпаюсь посреди ночи, и мне мерещится ее тело у кровати. Она лежит там, а я парализован и могу только думать о ней, даже не задаюсь вопросом, что здесь делает ее тело, но совершенно уверен – стоит мне посмотреть за край кровати, и я увижу ее, покрытую муравьями.