Тим Пауэрс - Последний выдох [litres]

Стрюб набрал номер.

Брэдшоу платил молодому Стрюбу щедрую еженедельную зарплату и никогда не обращал внимания на то, когда Стрюб являлся в офис или уходил домой – лишь бы работа была сделана, – и не скупился на премии, но притом он всегда был параноиком, боялся, что кому-то станет известно его местонахождение, постоянно менял свой рабочий график и никому, даже Стрюбу, не сообщал своего домашнего адреса или номера телефона; так что, где бы он сейчас ни находился, он определенно не хотел бы, чтобы его нашли. Однако…

– «Нюхательный табак «Гуди», – прощебетал голос в телефонной трубке.

– Привет, мое имя – Дж. Фрэнсис Стрюб. Я живу в Лос-Анджелесе и торгую… – «Чем я торгую?» – запоздало встревожился он, – традиционными шотландскими товарами, свитерами с тартановым узором, тросточками и тому подобным и хотел бы купить копию вашего списка рассылки.

Анжелика Антем Элизелд устало рухнула на сиденье городского автобуса и, прижавшись лбом к прохладному окну, рассматривала магазины и старые дома враскачку пробегавшей мимо залитой солнечным светом 6-й улицы, которая казалась туманной из-за ее дыхания на стекле.

Она думала о том, употребляется ли еще слово chicanо [22] Chicano – американец мексиканского происхождения. , и о том, когда и где она перестала быть одной из них. Женщины, сидевшие вокруг нее, беззаботно болтали по-испански и дважды упоминали ее как la Angla sonalienta al lado de la ventana – сонную леди-англичанку у окна. Элизелд хотела улыбнуться и на испанском же ответить что-нибудь о долгой ночной поездке на автобусе «Грейхаунда» через пустыню, но вдруг поняла, что у нее не осталось вокабулярия.

Мать Элизелд всегда говорила ей, что она похожа на mestizo – испанку из Европы, а не на indigena [23] Indigena – местная уроженка. . Ее лицо было вытянутым, худым и бледным, как у святых на картинах Эль Греко, и в оклахомских джинсах «Леви» и фуфайке «Грейслэнд» она, вероятно, выглядела как anglo . Ей пришло в голову, что теперь у нее, вероятно, и в речи должен звучать легкий оклахомский акцент.

Коротая эту долгую ночь на автовокзале «Грейхаунда» – ожидая рассвета, не имея возможности позволить себе такси и не желая никуда идти по небезопасным темным улицам, она вымыла лицо в дамской комнате и рассматривала в зеркале вертикальные впадины на щеках и морщинки вокруг глаз. На лицо она казалась старше своих тридцати четырех лет, хотя тело оставалось таким же подтянутым и упругим, каким было в двадцатилетнем – или даже подростковом возрасте.

Инфантильная? – спросила она себя, глядя на старые дома, проносившиеся за автобусным окном. Скажем – она нервно улыбнулась – подросток с ЗПР.

Теперь ей казалось, что и в ее отчаянном споре с доктором Олденом, и во всей ее карьере психиатра было что-то наивно донкихотское. Занявшись частной практикой, в собственной клинике она могла бы установить свои собственные правила, а кончилось все тем, что все взорвалось, она сбежала из штата и поменяла имя.

(Почти буквально взорвалось – здание удалось спасти лишь усилиями пожарных.)

Она никогда не была замужем и не имела детей. Когда-то, устроив себе на досуге сеанс автопсихоанализа, она решила, что ее «болезненный страх» беременности возник у нее после случая, когда она, трех лет от роду, залезла в старый молочный бидон, стоявший в их гостиной в Норко, и застряла – и, как рассказывала мать уже много позже, ополоумела от страха. Сорокаквартовая фляга трех футов высотой стояла в углу, и родители бросали туда, как в копилку, металлическую мелочь, и когда маленькая Анжелика застряла там, у нее, очевидно, развилась серьезная клаустрофобная реакция. После безуспешных попыток отца достать ее – он не сумел ни вытащить девочку, ни проломить бидон молотком (все это, без сомнения, усугубило ужас маленькой пленницы), призвали бабушку Анжелики, жившую в доме напротив. Старуха, которая, к счастью, полвека принимала роды у женщин всей округи, велела отцу перевернуть бидон кверху дном и вытащила из него малышку, как извлекала бы ребенка из матки – сначала голову, а потом, по очереди, плечи. Роль последа сыграл душ из пенни, «никелей» и десятицентовиков.

Мать не раз рассказывала, как, не иначе в качестве извинения за такие хлопоты, доставленные родным, маленькая Анжелика той же ночью проснулась, отправилась в темную гостиную, собрала все рассыпанные монеты, разобрала их по достоинству и выстроила столбиками на столе; мать каждый раз уверяла с искренними удивлением и гордостью, что ребенок сумел даже рассортировать монеты в хронологическом порядке даты чеканки, так что самые старые оказались наверху.

Анжелика никогда не верила, что проснулась и разбирала монеты, но даже ребенком понимала, что не стоит спорить с матерью, которая вполне могла снова позвать бабушку, чтобы та устроила крайне неприятный сеанс доморощенного экзорцизма. Возможно, еще в детстве Анжелика знала, что некоторые существующие границы лучше не изображать на картах. Если так, то недавно она вспомнила об этом знании.

У женщин, этим утром сидевших рядом с нею в автобусе, не было подобных оснований для раскаяния. Одна из пассажирок советовала другим в эти выходные не оставлять на ночь раздвинутыми занавески в гостиной, и Элизелд сначала решила, что эта предосторожность для того, чтобы обитателей дома не застрелили из какой-нибудь проезжающей машины, и, возможно, в определенной степени так оно и было, но через некоторое время до нее дошло, что это должно было главным образом воспрепятствовать любопытству ведьм, которые наверняка будут летать по городу на calabazas y bolos fuegos – тыквах и шаровых молниях. Другая женщина сказала, что всю следующую неделю, а то и дольше, будет каждую ночь курить самокрутки из кукурузных листьев, а старушка, сидевшая на самом заднем сиденье, сообщила, что в пятницу ночью отправится в Санта-Монику, чтобы накормить свой «piedra iman» песком и морской водой. Когда Анжелика Элизелд была ребенком, словами «piedra iman» называли магнит; возможно, теперь они означали что-то иное.

Мирские границы также представлялись этим леди чем-то совершенно обыденным – под воображаемым прикрытием якобы непонятного окружающим испанского языка они преспокойно рассказывали о приключениях, которые претерпели, пробираясь через границу Мексики в Калифорнию, а несколько даже делились планами сходить туда и обратно, чтобы в отпуске навестить родственников в Масатлане и Гвадалахаре, и обменивались опытом о том, как обращаться с coyotes, которые водят группы на север, через пересеченные оврагами и промоинами пустыни в приграничные города Соединенных Штатов.

В целом же в их обществе Элизелд почувствовала себя… неосведомленной и неискушенной перепуганной беглянкой, которая пытается руководствоваться давно устаревшей туристской схемой.