Михаил Фиреон - Полиция Гирты [СИ]

Лил дождь. Вода бежала под уклон, прибивала к мостовой дымы курящихся во дворах очагов и печей. Здесь, в предпортовых кварталах, постройки были намного ниже, чем в центре. В тесных дворах, опоясанных по периметру двух и трехэтажными домами как стенами крепостей, под темными арками, под навесами, под низкими кирпичными сводами полуподвальных помещениях стояли наковальни, верстаки и котлы, работали цеха и мастерские. Гулко и мерно стучал пружинный молот, эхом отдавались удары топора и визг пилы. Тут, в этих дворах, делали все, что было необходимо для города и окрестностей. Колеса, бочки, снасти для рыбной ловли, мебель, краски, ткань и мыло. Резали обсидиан, камень, кость, янтарь и дерево. Травили и плавили свинец и медь. В домах жили мастеровые, рыбаки, наемные рабочие и их семьи. Не обращая ни малейшего внимания на дождь, по лужам бегали чумазые, веселые и свободные дети. То там, то тут возвышались груды ящиков, бочек и бревен уже привезенные к зиме, сгруженные на улицах, но еще не внесенные на склады и во дворы. Словно охраняя их, чтобы не растащили соседи, рядом на ступеньках домов, на скамеечках, на бревнах, сидели, вели свои беседы, задумчиво курили, глядели на дождь и бегущую под уклон мостовой воду, старики.

Неподалеку от дома Тильды Бирс, прямо во дворе пыхтела, выбрасывала густые клубы дыма установленная на телегу паровая машина, откачивала воду из затопленного подвала, выливала ее тут же на улицу. Под уклон к морю бежали мутные потоки воды. Усатый кочегар бросал в топку уголь, тощий чумазый мальчишка — его помощник, наверное сын, открывал и закрывал дверцу, чтобы не выпускать жар из печи. Посмотреть на работу помпы собралось много взрослых и ребятишек.

Перед самой аркой ворот дома номер три, стоял знакомый сине-золотой экипаж. Детектив нахмурился, но все же решил зайти.

— А, Марк, вот и вы! — радушно приветствовал его Эрсин. Он сидел, развалившись на скамеечке под навесом в углу дома, где была дверь в парадную Тильды Бирс. Его нарядный вид совершенно не сочетался с устроенной рядом, отгораживающей угол двора поленницей корявых дров и подозрительно озирающимися мокрыми вывалянными в грязи курицами, воровато клюющими из бадьи. Облокотившись спиной о выщербленную каменную стену, Поверенный сидел, положив ноги в модных высоких сапогах с острыми, подкованными золотом носками на березовый чурбак, курил трубку с длинным чубуком и яркой лампочкой, почти как у принцессы Вероники. Перед ним, на низком самодельном столике из серых необструганных досок и куска рябой, подмокшей, фанеры, стоял начищенный до блеска самовар, пыхтел паром и дымом не хуже недавно виденной детективом паровой машины.

Тильда Бирс в нарядной бирюзовой мантии и свежевыглаженном льняном переднике, заколотом на плечах изящными медными фибулами, была тут же. Аккуратная, с вымытыми волосами, в новых синих сапожках, она как раз подбрасывала в трубу самовара из корзинки свежих, привезенных, наверное, прямо из леса, шишек. На весь двор, перебивая все остальные запахи города, тянуло ароматами соснового бора и жженой смолы. Под стать наряду хозяйки и гостю был и чай: какой-то очень модный, похоже, нездешней марки, упакованный в по-столичному яркий, пропечатанный цветной этикеткой пакет. К нему прилагались конфеты и овсяное печенье, живописно сложенные в фарфоровую вазочку из офицерского сервиза, который Тильда Бирс принесла из квартиры для чаепития во дворе.

Третьим, к удивлению Вертуры, был тот самый манерный и одновременно зажатый Шо, спутник принца Ральфа. Деликатно поджимая узкие плечи, он кланялся, изображал жестами, что проявляет к Эрсину и хозяйке дома очень глубокие признательность и уважение.

— Ну же Марк, не стойте, заходите! — первым заметил незваного гостя Эрсин, приветственно взмахнул рукавом и выдохнул целое облако необычайно густого и должно быть очень горького дыма, так, что зачихались, недовольно закудахтали, затрусили прочь курицы, что в поисках крошек печенья, прохаживались, клевали землю у его скамейки.

— Вот как раз о вашей персоне только и говорили!

— Приветствую вас! — весело поклонилась Вертуре Тильда Бирс.

— Мэтр Эрсин — сдержанно и сухо обратился к Поверенному, едва поклонился детектив, нахмурился, явно давая понять, что он совсем не рад этой встрече.

— А вы все о сэре Жорже! Он нормальный, бросьте — отмахнулся, как будто речь шла о каком-то мелком конфузе, вроде пересказанной сплетни, и скорчил пренебрежительную гримасу Эрсин — уверяю вас, лупили бы Лео с Йозефом в вашем бардаке, именуемом полицейской комендатурой Гирты меня, а вы бы стояли в стороне, я бы нисколько не обиделся. Ну же, вам же не тринадцать лет, давайте, не стойте, садитесь. Тильда, вы же не против? Давайте, Марк, выпейте с нами чашечку. Хоть раз в жизни попробуете, это тот самый великолепный чай Кабассари, здесь такого нету. Настоящий, из Столицы, не та дрянь, которую насыпают в той дыре на Арсенальной дом шесть.

При названии чая, Шо важно кивнул, сложил ладони и почтенно поклонился, демонстрируя, что чай действительно великолепен и он очень доволен угощением.

Вертура с недоверием подошел, подвернул мокрый чурбак, и сел на него. Скрестил руки на груди, демонстративно отстранился от Эрсина.

— Ваша гордость уязвлена? Вы в бешенстве? — уже явно насмехаясь над ним, но с каким-то издевательским участием, поинтересовался Поверенный — да бросьте вы, заживет, забудется. Гордость не оторванная нога, при которой умирают от кровопотери. Хуже было бы, если вас действительно покалечили. Пришлось бы вас лечить, и вы бы заляпали кровью пол и стены.

Тильда Бирс только пожала плечами, смущенно улыбнулась детективу, что она тут непричем и налила ему ароматного чая. Тот принял чашечку и машинально сделал глоток. Замер на секунду. Всего лишь от одного прикосновения к этому напитку, Вертура ощутил какую-то необычайную приятность и душевное волнение. Словно мир качнулся вокруг него, все переменилось и этот дождь и мокрый двор и запах дыма и поленница и неудобный, жесткий, чурбак, а сам он, детектив, внезапно обратился каким-то лесным жителем, эльфом из книжки, что сидит в лесу на бревне под дождем, курит забитую сушеными листьями и дурманящими ягодами трубку, мечтает о чем-то, наслаждается ароматами лесных трав мокрых мхов и деревьев…

Вертура вздрогнул. Как только он отнял чашечку от губ, видение тут же исчезло. Вокруг был все тот же мокрый двор, стол из ободранной, поплывшей пузырями фанеры на котором летом в хорошую погоду, играют в чет-нечет, ведут свои беседы о славных прошедших временах, старики, курящийся под навесом очаг, сложенный из потрескавшихся обгоревших кирпичей, вазочка с печеньем и самовар на столе, дым из трубы которого, как назло, валил прямо на детектива.