Екатерина Лесина - Ловец бабочек

…в памяти панны Ошуйской живо всплыла соломенная шляпка с фруктами и бантами, которая должна была достаться именно ей, но куплена была панной Витковской, и после выгуливалась ежедневно, видать, нарочно, дабы позлить давнюю соперницу.

…и юбка из атласу с бантами и лентами.

…и блузон белоснежный, с отделкой лиловою…

…и многие другие вещи и вещицы, да и не только они. Кота панна Витковска завела тоже неспроста, а исключительно желая досадить старой неприятельнице. И откармливала его отборною печенкой, чтобы вымахало это чудовище…

Нет, Барсика своего панна Ошуйская на растерзание чужой твари не отдаст. И с кряхтением подтащивши мраморную цветочницу к краю балкона, она ласково так позвала:

- Кис-кис-кис…

А след сказать, что дом ее поставлен был весьма неудачно. Сама панна Ошуйская никогда бы не купила такой, но вот супруг ее проявил редкостную недальновидность, появившись на свет в особняке, окна которого выходили прямо-таки на улицу, и в упрямстве своем с родовым гнездом расставаться не желал. Будь он помягче, посообразительней, панна Ошуйская давно приобрела бы дом, ее достойный. С мраморными колоннами и парадною лестницей, тоже мраморной, а не из постаревшего дуба. А главное, с оградой высокой и густой, чтобы всякие тут не лазили. А меж домом и оградой вытянулась бы аллея. Кленов. Или каштанов. Или еще каких дерев, главное, чтобы модных. И уж точно тогда не беспокоил бы ея тонкую натуру свет фонарей, пробиваясь сквозь кружевные занавеси…

- Кис…

Панна Ошуйская замерла.

Нет, не кот это шевелился… пусть и зрение у нее всегда было слабовато, а носить очки не позволяла гордость, однако спутать кота и двух личностей преподозрительного толку, остановившихся аккурат под балкончиком, она не могла.

…воры.

…или бандиты.

…или иной какой сброд… руки похолодели. Может, от страху, а может, от того, что и цветочница была не горячею. И надо было бы кликнуть супруга, но что-то мешало панне Ошуйской поступить разумно. Быть может, разгоряченная близкой местью, она не способна была теперь просто взять от отступиться.

Она перегнулась и тихо так позвала:

- Кис-кис-кис…

Сердце колотилось.

В руках появилась непонятная слабость, которую панна Ошуйская все ж преодолела.

…ах, вот придут их убивать – а для чего ж еще дом приглядели, кроме как для ограбления, а коль хозяева всегда при доме, то и убьют их – а супруг драгоценный так и будет с газетенкою своею сидеть… и чем он жену, женщину хрупкую и нежную, защитит от поругания?

«Сельскохозяйственным вестником»?

Собственная судьба вдруг предстала панне Ошуйской со всей возможной ясностью.

…вот она просыпается средь ночи от тихого шума…

…вот уже рвется из жестоких рук, и трещит любимая ночная рубашка… или не любимая? Все ж таки люди грабить придут, неудобственно будет предстать пред ними в старой и слегка выцветшей рубашке из мягкое фланели. Надобно атласную приодеть будет, с бантами, а то после говорить станут про панну Ошуйскую всякое… а ей того надобно? Нет, ей того не надобно.

…она увидела себя, растоптанную, но несломленную.

…мертвую.

…и лежащую в гробу в белых розах…

Нет уж, розы она терпеть не могла, и мысль о том, что их всенепременно в гроб запихнут, а еще будут сплетничать о ней, невинной жертве, и быть может, говорить, что сама виновата, придала сил.

- Вот вам! – панна Ошуйская решительно перевернула цветочницу.

И не удивилась, когда та выскользнула из рук…

- Твою ж…

Голос, донесшийся снизу, был хрипловат и, несомненно, ужасен, ибо у ужасных людей могли быть только ужасные голоса, но то, что произошло потом…

…панна Ошуйская позже клялась, что не придумала и не примерещилось ей подобное, что видела она, как темная зловещего вида фигура вдруг вспыхнула белым пламенем. А в следующее мгновенье человек, если тот, кто стоял под балкончиком ее, был человеком, превратился в огроменного нетопыря.

Прежде чем лишиться чувств, панна Ошуйская сумела разглядеть и кривые рога алого колеру. И светящиеся очи, взгляд которых проникал в самую душу. И бледную когтистую длань, протянувшуюся к ней…

- Изыди! – прошептала панна Ошуйская, прежде чем лишиться чувств…

Панна Гуржакова к делу встречи с женихом подошла со всею серьезностью. Во-первых, грядущая охота – а говоря по правде, панна Гуржакова никогда не отказывала себе в удовольствии пострелять, будь то женихов будь то вальдшнепов – избавила ее от меланхолии. Во-вторых, упрямство Гражины, заявившей, что никуда-то она не поедет, заставило собраться с силами.

- Матери перечишь? – обманчиво ласковым голосом поинтересовалась панна Гуржакова.

- Не поеду, - Гражина опустила очи долу.

Она так и не решилась добавить капель в еду. Собиралась. Честное слово, собиралась… но всякий раз отступала: сомнения ее одолевали. Все ж таки родная мать… нет, не то, чтобы Гражина боялась отравить. Он не обманул бы…

Конечно, нет…

Просто успокоительное.

- Дура, - панна Гуржакова ухватила дочь за косу. – От счастья не убежишь!

Ну, это она произнесла несколько неуверенно: все ж счастье – вещь такая… да и разбирали ее сомнения. Надобно на жениха этого сперва самой глянуть, а там уже, решивши, что и к чему, за Гражинку взяться.

Коль сочтет панна Гуржакова, что Вильгельм этот или как там его, годный человек, тогда и…

…а если нет?

…может, взаправду в Познаньск податься? Столица, чай, не глухомань. А что Белялинска своих не везет, так у ней товар порченный и бесприданницы. Бесприданницы в столицах без надобности, а вот коль есть у девицы за душой помимо красоты и характеру приятственного сумма кругленькая, то и женихи сыщутся, сами прибегут.

И князь не надобен.

Может…

Нет, эту мысль панна Гуржакова отмела пререшительно. На жениха она глянет… вдруг да и вправду хорош.

…пан Вильгельм Козульский был и вправду молод. Слишком уж молод. Даже можно сказать – молод безобразно. На портрете-то он постарше выглядел, а тут… панна Гуржакова с немалым сомнением разглядывала человека, главною чертою которого была какая-то младенческая пухловатость.

И где, простите, восхитивший ее твердый подбородок?

Решительная линия губ?

Брови, которые следовало бы грозно хмурить? А у пана Козульского оные брови были приподняты в гримасе этакого удивления, будто бы он до сих пор не понимал, каким же пречудесным образом оказался в кофейне и вовсе в городе.

- Вилли – очень милый мальчик, - панна Белялинска, на сей раз явившаяся одна, без дочерей, щебетала без умолку. – Он рано осиротел…