Мария Бородина - Завтра я стану тобой

Стоп. Он что, сам приехал на повозке с такой раной?!

Что-то в моей голове не сходилось. Недодуманные мысли торчали пиками и больно кололи каждый раз, как я натыкалась на них. Пытаясь сшить всё воедино, я потеряла реальность и врезалась в крупную пожилую женщину с тростью. Уже спиной поймала снаряд гневных фраз. Вспомнилась Ленор Лазовски с её проклятьем. Странно, ведь именно в тот день всё началось! В субботу! Может быть…

Может быть, так действует её проклятье?! Уж в этой области равных Ленор не было. Обладай я таким даром и подобной беспринципностью, давно бы разжилась на наведении порчи. Но, видимо, Лазовски не думала о заработке. Ей больше нравилось унижать.

Пережёвывая произошедшее, я двигалась всё дальше. Амбулатория давно уплыла назад и скрылась за порослью цветущего кустарника. Солнце согревало лучами тротуары, скакало бликами по шпилям зданий, превращало ветер в парное молоко. А меня мысли затягивали в ледяное болото. Впору было выкинуть их из головы, да не получалось. Потому что впервые за последние шестнадцать годовых циклов я чётко осознавала, что влипла по горло.

Визиты в дом Реано походили на бесконечное перечитывание одной и той же книжной страницы. Когда знаешь наизусть каждое слово и каждый сюжетный ход, и раз за разом возвращаясь в начало, пережёвываешь их снова, до тошноты и кислой оскомины. Сначала магофон, мелодично отозвавшись на звук моего голоса, открывал дверь в подъезд милого розового домика на четыре квартиры. Потом я поднималась по шаткой лестнице на второй этаж и сворачивала вправо. А дальше – начинался спектакль.

– Всё болит, – плакала Мирит Реано, поглаживая сухие икры. – Ноги стягивает, сердце колет. И пульс, этот пульс… В уборную подолгу не хожу. Только встану, как голова начинает кружиться. И в висках долбит. Вот так: тоооок-тоооок-тооооок.

Я делала вид, что увлечена рассказом, и с сочувствием кивала. Монолог Мирит каждый раз повторялся практически слово в слово. Её жалобы не имели ни фокуса, ни системы. Не было им и подтверждения: за шесть последних циклов я просвечивала её, где только можно, и каждый раз видела организм практически здоровой женщины сорока восьми циклов. Десять годовых циклов назад, будучи в полном расцвете сил, Мирит, по известной ей одной причине, самовольно приковала себя к постели. Другие члены клана так хорошо повелись на этот трюк, что она решила полежать ещё немного. Это «немного» продолжалось и поныне. Мирит, в конце концов, сама поверила в свои истории.

– Вы-то вот улыбаетесь, – Мирит пускала слезу и, зажмурившись, откидывалась на подушку. Поднимала тунику, оголяя полный живот. – Вам хорошо, вас Покровители здоровьем наградили. А я?! Сколько мне ещё мучиться?! Это не жизнь – это прибежище Разрушителей! А вам смешно! Неужели вам не видно: я тяжело занемогла!

Всё, что я могла сделать в ответ – прослушать её ещё раз, сделав вид, что ищу недуг, и ещё немного покивать головой с сочувствием. А потом – выписать на листике бумаги рецепт на пару успокаивающих отваров. Мирит Реано нуждалась в помощи совершенно иного профиля. Вот только обезумевшей себя не признавала.

– Что мне делать с ней, госпожа Альтеррони? – одёрнул меня господин Реано уже у выхода. – Мы ведь ночами не спим с ней. Без конца жреческий актив гоняем туда-сюда…

Я слышала этот вопрос каждый раз, уходя от Реано. И каждый раз отвечала одними и теми же словами.

– Вы знаете, куда идти, – сказала я и на этот раз. – При амбулатории работает чернокнижница – специалистка по науке безумия. Она поможет Мирит. Мы – жрицы – не суёмся в тонкие материи, только на физический уровень.

– Зачем? – господин Реано пожал плечами. – Моя жена не безумна.

Спорить смысла я не видела. Меня здесь не слышали. Визиты в этот дом были чуть более чем бесполезны. Каждый раз, когда я уходила от Реано, я чувствовала себя измождённой и выпитой до дна.

Милый розовый домик, наконец, скрылся в поросли деревьев. Я перескочила на другую сторону улицы и нырнула в деревянный сектор. Там, в одном из домов, меня ждала вторая занемогшая – молодая женщина с чёрным недугом. Несмотря на тяжёлое состояние, она в одиночку тянула семью, не прекращала работать и вела полноценную жизнь.

У калитки меня встретила заплаканная мать занемогшей:

– Не успели вы. Ушла она час назад…

– В амбулаторию? – не поняла я.

– К Покровителям, – выдохнула женщина, заливаясь слезами.

– Но только вчера я видела её на рабочем месте! – изумилась я.

– Она слегла утром, – пояснила мать, закрывая лицо, – и ушла почти сразу. Бедненькая моя…

Я стояла у калитки, под разлапистыми ветвями вишен, и готова была заплакать вместе с нею. Не верила тому, что слышала. Наверное, так уходят сильные женщины: сразу и без боли.

Третья занемогшая – молодая пророчица Кирк – ждала меня в домике на границе между холмистым выступом и рабочим кварталом. Кирк могла похвастаться не только красотой и обаянием, но и крепчайшим здоровьем. Однако водился у неё и существенный недостаток: работать она не любила. От слова совсем. А вот освобождения от ненавистной работы брать – так за милую душу.

В доме Кирк я попала на очередной спектакль. Но если Реано играла в одиночку, то Кирк подпевали все её сокланцы: от мала до велика. Дочь причитала, как мамка мучилась ночью, маленький сын картаво дразнил Кирк калекой, а мать – гладила её по голове. Сама же Кирк томно закатывала глаза и стонала, жалуясь на боли в спине, лихорадку и покраснение суставов.

Симулировала, надо отметить, она превосходно. Но мой небольшой опыт оказался сильнее её актёрских способностей. Долгожданного освобождения от работы Кирк не получила. Спектакль мне не понравился.

Дом Кирк я покинула около трёх часов пополудни. Выйдя на тенистую берёзовую аллею, я размяла затёкшие плечи. Остаток дня принадлежал мне. Только этой свободы не хотелось. Совсем. Из-за Йозефа. Из-за предчувствия неизбежного. Из-за говядины и узников в чьём-то подвале. И из-за «Споси нас тётя гатрэ».

Сил слоняться по городу у меня тоже не осталось. Я думала только о тёплой постели и крепком сне. А потому решила не давать отсрочку неизбежному и ехать домой.

Чтобы попасть на ближайшую остановку, нужно было выйти в рабочий квартал и пройти пару улиц. Тропинка шла под гору. Пучки вереска торчали вдоль обочины, отбрасывая на ноги кучерявую тень. Туфли оставляли глубокие следы: земля, пропитанная долгими дождями, ещё не просохла до конца. Я старалась не думать о том, что ждёт меня дома, но была уверена: что-то ждёт. И сюрприз этот будет отнюдь не приятный: Йозеф был способен на милости лишь в первый годовой цикл нашей семейной жизни. Предчувствие неладного скреблось под рёбрами, как шкодливый котёнок. Хотелось разодрать кожу и вырвать его вместе с сердцем. Чтобы нечему было болеть.