Мария Бородина - Завтра я стану тобой

Скрип двери не удивил меня, но заставил вздрогнуть. Чужие шаги зашуршали за спиной. Я почти привыкла к присутствию посторонних на своей временной территории. Горничные часто входили без стука.

– Сирилла, – раздался голос, который я уж точно не ожидала услышать. – Не ждала?

– Линсен?! – с сомнением посмотрела через плечо.

Сердце перехватило. Я дёрнулась, едва не опрокинув стакан, и тут же мысленно прокляла себя за это. Даже слабоумный догадался бы, что за петух меня клюнул.

Но в дверях стоял совсем не тот Линсен, которого я знала. Не тот видный мужчина, что спас меня и привёз сюда. Этот Линсен был сутул, понур и уныл. Слабый огонёк свечи в его руке вздрагивал и кренился. Я не знала, почему он так напуган, но была уверена: он не притворялся. Я видела истинное лицо Линсена Морино. То, что скрывалось за миллионом смелых масок.

Щёлкнула щеколда. Теперь мы были отрезаны от мира.

– Я могу присесть? – отчеканил Линсен, и уголок его губ знакомо дёрнулся.

– Здесь всё твоё, – сказала я. – Можешь не спрашивать.

Линсен затушил свечу и по-хозяйски придвинул кресло к столу. Уселся напротив меня и сложил руки в замок. Кончики его пальцев мелко дрожали, выдавая страх. На лбу, под сетью волос, то и дело проступала испарина.

– Сирилла, нам надо поговорить. Очень серьёзно.

– Нам действительно пора объясниться, – согласилась я, ощущая, как его тревога передаётся мне. – Учитывая произошедшие события и наши разногласия, прошу сказать мне, сколько я должна отдать за проживание.

– Не усугубляй ситуацию, – отрезал Линсен. – Я просто хочу поговорить по-человечески. Без лишних эмоций. И начистоту.

– Я тоже этого хочу, – призналась я. – Но всё же, сидеть на шее у чужого челове…

– Обещай, Сирилла, что будешь честна, – перебил Линсен, зажмурившись, как от яркого света.

– И ты тоже, – перехватила я. – Баш на баш.

– Обещаю, – отчеканил Линсен, не задумываясь.

Между нами дрожали свечные огни. Лицо Линсена плыло в ареоле прозрачного дыма. Пахло тревогой, сухим бессмертником и накалённым воском. И тайнами, которые должны были остаться между нами.

– Скажи честно, – произнёс Линсен, осторожно подбирая слова. – Тебя подослали ко мне?

– Что за ерунда! – выпалила я. Напряглась и сжалась, опасаясь, что он снова начнёт кричать. – Это тебя подослали!

Линсен усмехнулся: криво и устало. Зрачки его поймали трио свеч, а затем снова вобрали мрак.

– А вот это уже интересно. С чего бы? – спросил он, откидываясь на спинку кресла.

– Это ты начал меня преследовать, – пояснила я, стараясь на него не смотреть. – Ты неведомым образом оказался у моего дома и стал неожиданно любезен. Это ты настаивал на переезде в гостиницу. Ты втирался ко мне в доверие, заботился, как о родной, и обхаживал, словно жених.

– Знаешь такое слово: вежливость? Благодарность?

– Линсен, мне давно уже не восемнадцать, и я прекрасно понимаю, что мужчины не делают такие вещи просто так! – возмутилась я. – Особенно, когда имеют дело с совершенно незнакомой женщиной.

– Ты знаешь, в чём была причина, – отрезал Линсен. Сквозь завесу трепещущего пламени я видела, как сжались его губы. Жёлтые глаза, затуманенные усталостью, остановились в одной точке. – И знаешь, что сейчас причина иная. Добилась, всё-таки, своего. Задание выполнено.

– Объясни, о чём ты вообще? – я раздражённо всплеснула руками. – Что бы ты ни надумал, я всего лишь жрица! Да, я приняла твою помощь, но лишь потому, что мне не за что было держаться!

– Быть не может, что ты не при делах! Откуда ты тогда знаешь мою тайну? – спросил Линсен начистоту. – Ты ясно дала мне это понять в амбулатории. И потом, прямо здесь, когда пыталась стянуть с меня рубашку. Я вижу только один вариант. Нас столкнули, чтобы включить шантаж и свести меня с ума. Потому я и не мог выпустить тебя из поля зрения. А теперь боюсь, что ты свяжешь меня.

– Тайну? – выпалила я. – Ту, что под твоей рубашкой?

Молчание ударило оплеухой. Повисло между нами, как рыболовная сеть, и разъединило. По выражению лица Линсена и его внезапно побелевшей коже я поняла, что попала в цель. В десятку и с первого раза.

– Ты ведь всё знаешь, – прошептал Линсен, и я поняла, что он до последнего надеялся на лучшее. – Ты сразу знала. Хватит притворяться, Сирилла!

Свечи затрещали, пустив чёрный дым, и мой рассудок прорвало. События и загадки прошлого начали всплывать в памяти, а ответы – находиться сами собой. Образы в голове рождались быстро, как грибы, вырастающие после дождя. Каждое воскресшее воспоминание жгло, как пощёчина. Затягивающиеся в секунду раны. Фраза о вырванных крыльях и его побледневшее лицо. Послание Хатцен на фотокарточке. Боязнь шантажа. И – самое главное – рубашка, которую он не снимал, даже когда был близок с женщинами. Должно быть, то, что под ней, видела только Хатцен…

Но что там может быть? Крылья, прижатые корсетом к телу? Неужели их можно не заметить под одеждой?!

– Ты – полукровка, – выдохнула я, поражаясь догадке. – Но скрываешь это. Тебя могут уничтожить…

– Я не буду тебе платить, Сирилла, – оторопев, Линсен мотнул головой. Он стал ещё бледнее, и теперь тон его кожи почти сливался со стенами. – И не пойду ни у кого на поводу. Прошу тебя, давай завершим всё и сразу. Хочешь подписать мне приговор – подписывай. Я устал жить в страхе и не спать ночами.

– Какой приговор?! Я ничего не знала до этого момента! – удивление было таким сильным, что я не чувствовала своего тела. Вскочив с кресла, я вытянула руку и четырежды сделала ритуальный жест. – Клянусь тебе! Клянусь памятью моей матери и сестры!

– Клясться памятью предков, покрывая ложь – непростительное грехопадение!

– Я не лгу тебе!

Сжав губы, Линсен поднялся. Его ладонь пробежалась по лацканам пиджака, расстёгивая пуговицы. После того, как пиджак полетел в кресло, он принялся за рубашку. Линсен промахивался и медлил: слишком сильно дрожали руки. Страшно подумать, как он с этим жил.

– Хочешь знать всё? – прошептал Линсен, с сомнением поглядывая исподлобья.

Я проглотила гневные слова, подступающие к горлу, и кивнула. Догадка сбила с пути, и теперь меня несло по бездорожью, как обезумевшую лошадь. Нужен ли был ему мой ответ? Он ведь всё решил для себя…

Рубашка соскользнула с плеч Линсена и повисла на запястьях. Не дожидаясь ответа, он повернулся ко мне спиной. И тут мне пришлось зажать рот ладонями, чтобы не закричать.

По спине Линсена бежали грубые диагональные рубцы. Выпуклые алые полосы пересекали лопатки и сходились углом у позвоночника. Кожа вокруг морщилась, стягиваясь складками и линиями шрамов. На мгновение я представила, что он чувствовал, когда ему вырывали крылья. Был ли предел боли, которую он ощущал? Способен ли он чувствовать боль вообще?