Роберт Беннет - Город чудес

— Меня не касался бог, — медленно произносит Сигруд. — Меня пытали божественным орудием, и только.

— Да, это верно. Но подумай вот о чем, Сигруд, — говорит Олвос. — Удалось ли твоим мучителям снова использовать то божественное орудие после того, как ты его выдержал? Как же оно называлось… — Она щелкает пальцами.

— Перст Колкана, — говорит Сигруд.

— Да, разумеется. Жуткая штуковина. Ты когда-нибудь видел, чтобы других заключенных заставляли держать ее после твоего жестокого испытания? Может, и нет. Слондхейм был ужасным местом, кошмаром наяву, и тебе наверняка трудно вспоминать, что там происходило. Но я не думаю, что ты видел, как его использовали снова… ведь так?

Он пристально глядит в огонь.

— Этот камешек как будто взял да и перестал действовать, — небрежно говорит Олвос. — Как будто чудо, которое было в нем… ушло. Но, разумеется, возникает вопрос: а куда оно подевалось?

Левая рука Сигруда сжата в кулак и дрожит.

— До чего же ты интересный, — говорит Олвос. — Тебя никогда напрямую не касалось Божество, но ты странным образом благословлен. Но… не совсем. Ты бросаешь вызов божественному, смерти, боли и страданиям. Это цикл твоей жизни, верно? Ты кидаешься в опасные, безнадежные ситуации. Эти ситуации безжалостно тебя наказывают. Но ты преодолеваешь их и живешь. И все же в конце концов, после всех испытаний и проверок, ты остаешься один. Одинокий дикарь в глуши, беспомощный и разочарованный. Существо бессильной мощи, вот что ты такое, — сила твоя делается бесполезной из-за гнева. И ты прожил последние сорок лет как человек, у которого одна ступня прибита к полу гвоздем, так что он вечно ходит кругами. Такова закономерность твоей жизни — с того самого момента, как тот камень поцеловал твою ладонь.

— О чем ты говоришь? — шепчет Сигруд.

Она улыбается. Выражение ее лица далеко не любезное.

— Знаешь, что в былые времена, завидев таких, как ты, мы их тотчас же убивали? Я и остальные Божества. Мы мало в чем достигали согласия, но в одном были едины: у таких существ нет права на жизнь. Существа вроде тебя становились слишком опасны. — Она устремляет взгляд в огонь. — Мы очень часто так поступали. Когда нам что-то угрожало, мы встречались, голосовали — а потом, как правило, убивали. Странно, как сила влияет на ум, даже божественный. Я сожалею о некоторых из тех решений. Но относительно таких, как ты, — о, у меня не было никаких сомнений.

— Кто я такой? — тихо спрашивает Сигруд. — Кем ты меня считаешь?

— Ты, Сигруд йе Харквальдссон, — говорит Олвос, вытряхивая свою трубку, — человек, которого чудо по ошибке приняло за бога.

Таваан стоит перед огромной двустворчатой деревянной дверью, склонив голову набок и прислушиваясь. За дверью тихо, но… тот жуткий грохот и лязг были неспроста. Она кладет руку на дверь и закрывает глаза, пытаясь ощутить, что там такое.

— В чем дело? — кричит Комайд с другой стороны комнаты.

— Не знаю, — отвечает Таваан. — Я работаю над этим.

Она проверяет множество путей и устройств, расположенных за дверью, все божественные конструкции, которые невидимым образом или как-то иначе допускают или преграждают вход.

Она чувствует, как они отказывают, одно за другим. Кто-то сметает с пути все их охранные сооружения, словно они всего лишь дым.

«Они знали, как сюда проникнуть, — думает Таваан. — Они знали, как открыть коридор. Может, это Вошем? Может, он вернулся?»

Но она беспокоится. Будь это Вошем, он связался бы с ними и сказал, что возвращается. И более того, с чего ему возвращаться, если не случилось что-то плохое?

Таваан скрипит зубами. Она, по сути, Божество этой маленькой реальности. Стены, пол и окна подчиняются ее прикосновению. Если она пожелает, сможет обрушить потолок силой мысли или сделать так, что мебель начнет плясать. Но, невзирая на весь ее контроль, в святилище есть только два входа-выхода: дверь перед нею и тайный ход на противоположной стороне.

Она смотрит на тайный ход, долго и упорно думает. Они редко им пользовались, потому что он куда хуже защищен, чем главный. Она может открыть его, если захочет, — но что, если это трюк? Что, если это происки врага и он именно этого от нее и добивается?

— Что происходит? — спрашивает Комайд. — Что нам делать?

И тут двери начинают пищать и гудеть, словно клетки, набитые нервными птицами, — они так делают лишь в том случае, если к ним приближается кто-то новый, кто-то, еще ни разу не побывавший в святилище.

Таваан поворачивается и смотрит на ряды кроватей.

— Мы начинаем их будить.

Сигруд пристально глядит на Олвос, которая набивает трубку и опять сует ее в пламя. Он сглатывает.

— Что ты имеешь в виду?

— Знаешь, что такое чудо? — спрашивает Олвос. — Я хочу сказать, на самом деле. Мало кому об этом известно. Большинству континетцев было невдомек даже в те дни, когда мир так и кишел чудесами. — Она раскуривает трубку. — Оно подобно живому существу, крошечному неразумному божественному созданию, которое трудится за пределами реальности, как термит под половицей. Его жизнь циклична, как и твоя. Ты просыпаешься, ешь, испражняешься, спишь и так далее, и тому подобное… В точности как флора и фауна огромного леса, изнанка мира некогда изобиловала миниатюрными божественными существами, которые питались друг другом, делали разные вещи, создавали разные вещи. Но суть живых существ в том, что они меняются. Быстро.

Она встает, кряхтя, подходит к каменному столу и начинает возиться с чем-то вроде примитивного котелка для чая.

— Время от времени мы их видели, — говорит она. — Такие вот чудеса с норовом. Обычно они проявлялись всего лишь как ошибки в реальности, иногда колоссальные. Однажды Таалаврас создал чудо, чтобы творить дороги, но оно перестаралось и проложило тысячи и миллионы дорог в одном месте, этакий громадный клубок дорог, зависший в воздухе. Но иногда… иногда они становились опасными. В частности, когда чудо овладевало человеком.

Она возвращается и аккуратно подвешивает грубый котелок над огнем.

— Что ты знаешь про Перст Колкана? — спрашивает она.

— Я знаю, что он причинял боль, — говорит Сигруд.

— Я имела в виду, помимо того.

— Я… мне кажется, это было какое-то испытание.

— Да. Как и большинство чудес Колкана, обычно связанных с суровыми карами. Через боль, через принуждение чудо должно было заставить человека стать сильным и чистым — но планку задрали так высоко, что на самом деле это испытание так никто и не прошел. Боль была слишком сильной — люди или терпели неудачу, или погибали. Пока не появился ты.

Когда ты прикоснулся к камню, Сигруд йе Харквальдссон, это был любопытный момент в твоей жизни. Ты ненавидел себя. Ты ненавидел свои промахи, свою горячность, свою грубую бездумность. За них ты заплатил, как тебе казалось, всем, что имел. И потому ты сделал то, чего Перст Колкана не ожидал, — ты его принял с готовностью. Ты его приветствовал. Ты чувствовал, что заслужил его боль. И тем самым ты его победил.