Роберт Беннет - Город чудес

— Иногда.

Он лежит и слушает, как она засыпает — ее дыхание похоже на замедляющийся метроном.

Потом Сигруд слышит внизу какой-то звук — возможно, шаги. Он напрягается, прислушивается внимательней, потом встает.

— О, какой сюрприз, — замечает Ивонна, и ее голос приглушает подушка. — Ты уже уходишь.

— Я что-то услышал, — говорит он.

— Ну еще бы.

Он надевает брюки и рубашку.

— Я правда что-то услышал.

— Гм.

— Я вернусь, — обещает Сигруд, открывая дверь. — Оставайся тут. И сиди тихо.

Он выходит наружу босиком, идет по огромным коврам, перебегая из тени в тень, пока не добирается до вершины лестницы. Там он осторожно выглядывает из-за угла и видит ее.

Татьяна Комайд сидит на полу посреди громадного вестибюля, одетая в белую ночную сорочку. Лунный свет льется через гигантское окно над нею, и в мягком свечении ее фигурка — едва различимое белое пятно, плавающее посреди серо-белой лужи.

Сигруд спускается по лестнице.

— Тати? — спрашивает он.

— Привет, — тихонько говорит она. Ее глаза открыты, но голос сонный.

— Что ты делаешь?

— Мне приснился сон, — говорит она. — Про маму.

Сигруд наклоняет голову.

— Не про ту, которая меня родила, — продолжает Тати. — Про Шару.

— Ночной кошмар? Это он тебя разбудил?

— Нет, не совсем кошмар. Очень странный сон… — Тати глубоко вздыхает. — Мне приснилось, что она здесь. В Мирграде. Я увидела, как она стоит посреди улицы с черным клинком в руке и грозит им Божеству, которое вздымается перед нею. Все выглядело таким реальным…

Сигруд тотчас же узнает сцену.

— Тебе приснилась Мирградская битва?

— М-м. Нет, — говорит она. — Нет, я так не думаю. Потому что ее волосы были такими, какими я их знала, — белыми как снег. И бог был не Колканом. — Она медленно трет висок, как будто страдает от головной боли. — Возможно, это битва в Мирграде. Но не Мирградская битва.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А что можно сказать о таком сне? — Тати встает, потом задумчиво замирает. — Я думаю, моя мама умерла, Сигруд. — Она начинает подниматься по лестнице с другой стороны вестибюля. — Но я также думаю, что она еще здесь. В этом нет смысла. Я знаю, что в этом нет смысла. Я знаю, что такое невозможно. Но в каком еще месте две совершенно противоположные, невозможные вещи могли сбыться, если не в Мирграде? — Она приостанавливается на вершине лестницы. — Может быть, тетя Ивонна права.

— Права в чем?

— Может, нам не стоило сюда приезжать. Может, история здесь весит немного больше. — Она бросает взгляд через плечо на Сигруда. — Надеюсь, завтра вечером Мальвина скажет тебе что-то хорошее, Сигруд. Надеюсь, оно того стоило. — Потом она ускользает и исчезает среди теней.

Ноков идет вдоль стен Мирграда, одинокий и опечаленный. Наступила ночь, подлинная ночь, в небе бледная и одинокая луна, овеянная туманом. Он может творить ночь, когда захочет — теперь для этого ему не надо даже напрягаться, — но его силы достигают пика, когда приходит настоящая ночь, когда тени удлиняются, и леса заполняет тьма, и даже самые яркие костры превращаются в жалкие искорки света. Вот где он чувствует себя как дома, если у него вообще может быть дом.

Скоро наступит зима, он чувствует ее приближение в воздухе. Зима, когда дни становятся короче, а ночи — длиннее. Когда его сила прибывает, и он ведет неуклонное наступление на день, словно командует пехотой, которая гонит врага по полю боя.

«Но когда я преуспею, — думает он (и не говорит «если преуспею», потому что для Нокова нет никаких «если»), — день превратится в воспоминание, а мир станет чем-то смелым и новым».

Но хотя в глубинах истинной ночи Ноков чувствует себя как дома, он пришел сюда не ради уюта: такая тьма дарует ему силу, и с такой силой он может прогуливаться вдоль стен Мирграда, ощущая…

Чудеса. Сотни, тысячи чудес, и все они трепещут и шепчутся внутри этих стен. Такие чудеса теперь не встречаются, и они далеко превосходят его возможности. Истинные Божества сотворили эти стены давным-давно, когда мир все еще был жарким, свежим и юным, таким же ярким и гибким, как металл в кузне. Ноков не знает, возможны ли сегодня такие чудеса, такие грандиозные смещения и изменения мира.

Он приходит сюда часто. Вообще-то почти каждую ночь он бродит вдоль стен, смотрит и становится все угрюмее.

«Я мог бы это сделать, если бы знал как, — думает он. — Если бы меня научили как. Если бы дали мне силу, которой я должен был владеть».

Но он ничего такого не знает. Сам он не может творить подобные чудеса. Поэтому взамен он идет вдоль Мирградских стен, кончиками пальцев касаясь поверхности этой титанической конструкции, и прислушивается к шепоту чудес, пойманных в глубине…

«Однажды, — думает он, — вы станете частью моих владений».

Если чудеса и слышат его, они не отвечают.

Лишь потому что сильно прислушивается, он слышит, как она приближается, несется с северных гор. Сперва он удивляется и даже нервничает, потому что ее яростное приближение вызывает ощущение чего-то могущественного и совершенно точно божественного.

Он задается вопросом: «Неужели это еще одно дитя? Брат или сестра? Как он посмел приблизиться ко мне?»

Но потом Ноков понимает, что это такое, почему оно кажется знакомым. Часть его самого спешит его приветствовать.

Она спрыгивает к нему с вершины горы, темная и неистовая. Он ждет ее у подножия, следит за приближением и пытается понять, что происходит. Наконец она останавливается перед ним — высокая, словно облитая нефтью безликая женская фигура, и он медленно понимает.

— Мишра? — в ужасе шепчет Ноков. — Это ты?

Мир вокруг него заикается. Тишина заполняет его уши. Но в тишине звучат слова:

<���добрый вечер сэр как дела>

Он смотрит на нее с тоской и отвращением. Он протягивает дрожащую руку, и она встает перед ним на колени. Его пальцы касаются гладкого овала ее лица.

— О нет, — стонет он. — О нет, нет, нет… Я не этого хотел. Я совсем не этого хотел…

Звуки стопорятся. Потом:

<���добрый вечер сэр как дела>

Он тянется к ней, ощущает ее разум, ее дух и понимает, что на самом деле это больше не Мишра. Какие-то частицы ее интеллекта сохранились, какие-то кусочки той, кого он знал и с кем сблизился. Но лишь обрывки. Не более того.

Он закрывает глаза. Узнав о катастрофе на борту аэротрамвая, он ждал ее звонка. Он полагал, она одержала победу. Но вот она перед ним, с пустыми руками и ужасно искалеченная…

Он понимает, что дал ей слишком много. Слишком много самого себя, чтобы смертный мог такое вынести. Теперь она Тишина, аспект истинной ночи, жуткое безмолвие, сопровождающее чернейшую тьму. Но она не полностью стала Тишиной, ибо какая-то часть Мишры застряла в этом существе, и оно находится в извращенном полусостоянии — не совсем человек, не совсем божественное творение.