Роберт Беннет - Город чудес [litres]

– Когда ты был как мы, – говорят они в унисон, громче. – Одинокий. И забытый.

Десятки голосов проносятся сквозь его разум, шепча: «Пожалуйста. Пожалуйста, помоги нам… Пожалуйста, мы ведь так долго скитались…»

И тогда он их чувствует: каждый год, каждый час, каждую минуту их мучений, этих жалких, обездоленных божественных детей, потерянных, бесцельных, бездумно ищущих убежища и тепла.

А потом он кое-что вспоминает: момент, случившийся давным-давно, когда он был юношей неполных двадцати лет. Он вернулся из морского путешествия и обнаружил родителей убитыми, а вместо дома – пепелище. Он вспоминает, как сидел на почерневшем склоне холма и таращился на пустую, заледенелую долину впереди, ощущая давящее одиночество, бессловесное уединение, в чьей тени он прожил всю свою жизнь.

«Если бы кто-то оказался рядом со мной тогда, – думает он, – стал бы я тем, кто я сегодня?»

А потом Сигруд понимает, что кое-кто ему все же помог, но понадобилось время, чтобы она его нашла: Шара Комайд. Хотя его жизнь была далека от совершенства, без ее случайного вмешательства все обернулось бы куда хуже.

И теперь, возможно, он наконец-то сумеет ей отплатить.

– Вот оно, – говорят голоса.

Внутри его черепа – огромное давление, как будто те два пальца замерли там в ожидании его ответа.

Потом звучит один голос, очень тихо:

– Это ты, смертный? Это воспоминание – ты? В этом суть твоей души?

– Да, – шепчет он. И знает, что это правда. – Да, все верно.

С этими словами его левая рука погружается в тепло, как будто он держит ее близко к огню.

– В руке твоей меч, – произносят голоса. – Ты его чувствуешь?

Сигруд хмурится. Сперва он чувствовал, что его руку сжимает другая рука – возможно, Мальвины или Таваан, – но теперь ощущение делается… очень странным. В его ладони нечто новое, и это не чужая рука, а что-то твердое, но теплое, чуть податливое, словно древесина.

– Ты чувствуешь клинок? – шепчут голоса. – Чувствуешь?

– Я… кажется, да, – говорит он, но без уверенности.

– Ты его видишь, Сигруд? – спрашивает Мальвина, ее голос тих и близок. – Ты его видишь мысленным взором?

Сигруд хмурится. Он не уверен, что это такое – «мысленный взор». Он ничего не видит в своих мы…

И все меняется.

Искра золотисто-белого света слева от него, словно пламя свечи. Золотая лента, что бьется, сверкая, на суровом ветру. Клинок, похожий на крыло желтой бабочки, что порхает в лучах света, пронзающих полог леса.

Он чувствует, как между ними возникает связь – не связь с его рукой, но связь с ним как таковым, его идеей, тем, что делает Сигруда Сигрудом.

– Инструмент, – говорят голоса, – чтобы разыскать путь среди пустых теней. Ты будешь его использовать мудро и хорошо, чтобы защитить нас и сопроводить к новому дому?

– Да, – говорит Сигруд. – Да. Буду.

– Тогда возьми меч, – говорят голоса. – Возьми его, и…

Затем раздается резкий крик боли. Тепло в руке Сигруда внезапно исчезает, давление в его черепе испаряется, и он быстро открывает зрячий глаз.

Чтобы сориентироваться, уходит несколько секунд. Таваан стоит на коленях, баюкая правую руку, словно та обожжена. Мальвина приседает рядом с нею, помогает выпрямиться. Его руки теперь пусты, а спящие тихо стонут.

– Что… что случилось? – спрашивает Сигруд.

Таваан сглатывает и трясет головой. Потом глядит на него сердито, словно он причинил ей боль.

– Внутри тебя живет что-то мерзкое, – хрипло говорит она.

– Я тоже почувствовала, – подтверждает Мальвина. Она снова бросает на него взгляд, и лицо ее обеспокоено. – Чем бы оно ни было, оно не хотело, чтобы мы связали меч с тобой. Но у нас получилось. Мне кажется, что получилось.

– Как ты можешь быть уверена? – спрашивает Шара.

– Спроси его, если он может обнаружить клинок, – говорит Таваан. – Спроси, если он там, где надо.

– Ты можешь протянуть руку и нащупать его, Сигруд? – спрашивает Мальвина. – Ты можешь найти его рядом с собой?

Сигруд не уверен, что понимает их. Чувствуя себя нелепо, он протягивает руку и проверяет пространство впереди себя, словно пытается разыскать в темной комнате ручку двери. И тут его руку словно магнитом тянет к некоему месту в воздухе…

И он возникает, как будто всегда был в его руке: короткий и тонкий клинок, словно сделанный из золота или бронзы. Рукоять его теплая, даже горячая, как будто он полежал рядом с открытым огнем.

Мальвина и Таваан выдыхают с облегчением.

– Ох, батюшки… – говорит Мальвина. – На миг я подумала, что все наши труды были зря.

– Что… это? – спрашивает Сигруд, изучая острие.

– Пламя, – говорит Мальвина. – Такое имя он выбрал для себя, когда мы его сотворили.

– Как мы уже сказали, – добавляет Таваан, – это инструмент. Он не навредит врагу, но сможет разрушить его творения.

– Он здесь, и он встревожен. Чем он сильнее, тем больше сил бросит против тебя, – говорит Мальвина. – И нас.

Сигруд перебрасывает клинок из одной руки в другую. Тот кажется достаточно плотным, совсем не таким, каким виделся мысленным взором, когда был скорее идеей, чем материальным предметом.

– Как же вы обе его сотворили? – спрашивает он.

– Не мы обе, – говорит Мальвина. Взмахом руки она указывает на спящих в кроватях детей. – Мы все.

– В наших разумах, – уточняет Таваан и стучит пальцем по виску. – Во сне. Понимаешь, мы сделали так, чтобы он нам приснился. Меня не просто так поставили во главе этого места.

– Убери его, – велит Мальвина. – Спрячь снова. Чем больше времени он на виду, тем проще врагу его почуять. Он ведь, в конце концов, божественный.

Сигруд размахивает мечом, пытаясь снова нащупать тот воздушный карман, как невидимые ножны, в которые можно было бы просто вложить клинок. Но потом что-то в его разуме включается, как будто он вспоминает движение, проделанное давным-давно: это не похоже на вкладывание меча в ножны, Сигруд скорее вдавливает его в мягкую грязь, погружая в карман в реальности перед собой. Его руки начинают движение, и клинок внезапно исчезает.

Хотя Таваан по-прежнему выглядит слабой, она кивает, довольная:

– Хорошо.

– Он будет резать плоть? – спрашивает Сигруд. – А металлы? Или только все божественное?

– Полагаю, он будет действовать как очень хороший меч, – говорит Мальвина, – и он не сломается. Но его основное применение – против врага. А против защиты Олвос он не годится. Она куда сильнее нас.

– Что случится, если я его выроню? – спрашивает Сигруд. – Или если его кто-то украдет?

– Он тебя не покинет и не станет служить кому-то еще, – говорит Мальвина. – Разве что ты сам отдашь. Он подчиняется твоей воле.

Сигруд кивает, впечатленный.

– Я могу привыкнуть к божественным безделицам.