Павел Корнев - Ритуалист-1. Некромант

Фехтовальный поединок?! Да он спятил! Но нет, не спятил. Фальберт не стал хвататься за шпагу, вместо этого вытянул из-под плаща взведенный пистоль — миниатюрный, едва ли не игрушечный и вместе с тем смертельно опасный. Ангелы небесные!

Я дернул пальцем спусковой крючок, сыпанули искры, и после мимолетной — но такой нестерпимо долгой! — заминки оружие исторгло из себя серые клубы дыма, раскатисто грохнул выстрел. И тут же громыхнуло в ответ! Прогудевшая над плечом пуля угодила в стену за мной, вышибла каменную крошку и отскочила смятым комком свинца во тьму.

Бросив разряженное оружие, я выдернул из-за пояса второй пистоль и ринулся через облачко дыма. Изваяние Белой девы по-прежнему заливало пещеру своим призрачным сиянием, в его свете я увидел, как невредимый Фальберт Бинштайнер выпрямляется с обнаженной шпагой в руке.

— Брось! — сделал я последнюю попытку захватить его живым.

Ритуалист швырнул в меня фонарь и ринулся в атаку. Сверкнул клинок, грохнул выстрел. Фальберт споткнулся и завалился на пол, скорчился, зажимая ладонями простреленную грудь. Захрипел, попытался что-то сказать и… умер. Свинцовые пули разят ничуть не хуже боевых чар.

Чуждая этому миру воля продолжала корежить реальность, и точно так же отсутствие эфира корежило изнутри меня самого. Было гадко, мерзко и невыносимо противно существовать в месте, лишенном небесной благодати. Так и подмывало поскорее убраться из пещеры, но вместо этого я поднял шпагу застреленного ритуалиста.

— Твое время прошло! — неведомо зачем объявил я Белой деве и обрушил клинок на голову изваяния.

Звонко лязгнул металл, полетела каменная крошка. Сейчас больше пригодился бы молоток, но я справился и так. Очередной удар отбил любовно высеченное ухо и отколол кусок скулы, а потом голова Белой девы и вовсе развалилась сразу на несколько частей.

Обезглавленная статуя стала обычным куском мрамора, и былая покровительница этих мест лишилась якоря, связавшего ее с нашей реальностью. Незримую стихию перестали сотрясать судороги, в пещеру вновь вернулся небесный эфир, который, как известно, пронизывает все сущее и дарит жизнь каждому из нас — и светлейшему государю и презреннейшему из бродяг. А мы даже не задумываемся о том, сколь бесценен этот дар небес, принимая его как должное. Но стоит ему пропасть…

Я передернул плечами, прогоняя из головы дурные мысли, и в меркнущем свете горящего масла, вытекшего из разбитого фонаря, принялся обыскивать ритуалиста.

Ложа Скарабея. Придумают же люди, право слово…

В Сваами я переправился уже на следующий день — никто и не подумал чинить мне в этом никаких препятствий. Напротив, бумаги Вселенской комиссии по этике предельно упростили отъезд, поскольку гонцам и прочему служивому люду не требовалось стоять в общей очереди, их пропускали в приоритетном порядке. А вот договариваться о месте в торговом обозе пришлось самостоятельно, и тут в ход вновь пошел мой изрядно отощавший кошель. Никто из купцов отнюдь не горел желанием помочь ближнему, и плату за провоз пассажиров они ломили немалую.

Что же касается незавершенного следствия, то не стало препятствием для скорого отбытия из Рауфмельхайтена и оно. Со смертью Фальберта разыскные мероприятия потеряли всю свою срочность и перешли в разряд повседневной рутины. Рано или поздно мои коллеги явятся в город, им и придется доводить дело до конца. А примчавшийся поутру каноник хоть и смотрел волком, но шум поднимать не стал.

Оно и немудрено! Мало того, что настоятели церкви несколько столетий и понятия не имели о языческом капище под боком, так ещё и семейство Хауфвинцей при желании можно было признать самой настоящей сектой. Ну а я в свою очередь не стал подливать масла в огонь и благоразумно умолчал о пробуждении и последующем разрушении статуи Белой девы, представив всё как схватку с застигнутым врасплох чернокнижником, который и насылал на добрых горожан дух убитой им девки. В общем, обошлось без скандалов. Пенять незаконностью проникновения в церковные владения мне не стали.

В путь караван выдвинулся через несколько часов после рассвета, сначала мы долго взбирались по обледенелой и заснеженной дороге к перевалу, затем опускались и вновь поднимались ко второму, уже не столь высокому хребту. Изредка до нас доносился глухой грохот и вздрагивала под ногами земля, тогда все начинали испуганно озираться по сторонам, но на прилегающих к ущелью склонах снега уже не осталось, никакая опасность нам не грозила.

С этой стороны выход на равнину некогда защищала еще одна крепость, но несколько веков назад ее за ненадобностью разобрали, дабы пустить каменные блоки на возведение стен Ольса — тогда еще не столицы герцогства, а испуганно жавшегося к горам приграничного городка.

От древней твердыни осталось одно лишь вырубленное в скале основание, где ныне располагались склады, лавки и постоялый двор, да еще пост с неизменной таможней и почтовая станция. Как по мне, здешние укрепления носили чисто символический характер, и осталось загадкой, зачем две дюжины грязных мужиков долбят кирками мерзлую землю и увозят комья на ручных тележках, откапывая заплывший крепостной ров.

Судя по изумлению моих спутников, происходило нечто из ряда вон выходящее.

— Никак проштрафились? — даже пробормотал возница телеги, озадаченно почесал затылок и посильнее натянул на уши шапку. Стылый ветер так и задувал.

Я решил не дожидаться, пока купец выправит разрешение на ввоз товаров, соскочил с телеги и направился прямиком к пограничному посту. Увы и ах, на местном наречении мне с трудом удавалось связать пару слов, а капрал и даже вызванный им унтер-офицер на североимперском не говорили. Пришлось дожидаться, пока один из таможенных клерков не снизойдет до моих просьб изучить бумаги о назначении в рёгенмарское отделение Вселенской комиссии по этике и не даст необходимые пояснения служивым. Зато после этого меня пропустили без всякой волокиты и даже пограничный сбор взяли по меньшему тарифу, нежели полагался к уплате простыми путешественниками.

Заодно таможенник предупредил, что последняя из сегодняшних карет отправляется в Ольс буквально через несколько минут, и я, хоть и был голоден как волк, не стал заходить в харчевню и поспешил прямиком на почтовую станцию.

Кругом царила суета, вереница повозок выползала из ущелья и упиралась в таможенный пункт. Одни обозы сразу после уплаты податей отправлялись в дальнейший путь, другие купцы предпочитали дать отдых лошадям и загоняли телеги на задние дворы местных гостиниц. Мало кто путешествовал сам по себе, поэтому в почтовой карете к моему приходу еще оставались свободные места, и ни задерживаться в этой дыре не ночь, ни набиваться к кому-то в попутчики не пришлось.