Лев Соколов - Золотой конвой [СИ]

Ни до арки, ни до базара офицеры, впрочем, не добрались. На улице, рядом с торговой точкой у костерка в бочке, столкнулись с безобразной сценой: — Торговка молоком не могла сойтись в цене с беженкой. Беженка, интеллигентного вида дама, с муфтой для рук, упирала на распоряжение о предельной цене. Торговка задирала. Беженка, пригрозила обратиться в милицию, за спекуляцию. Рядом тут же действительно объявилось два милиционера. По их рожам было видно, что они более озабочены не охраною законности, а возможностью пощупать кошелек торговки. Но баба-торговка пошла на характер: — «раз власть цену ставит, пусть-д-ка она молоко и делат!» Баба выставила нагретый бидон из тулупа, сильно толкнула ногой, тот рухнул — и побежало молоко по грязному снегу, отдавая тепло густым парком. Вслед за бидоном тут же рухнула и сама торговка — без передних зубов, — только кровянка по снегу брызнула. Это вдал проходящий мимо солдат, — как увидел бегущее молоко, побелел. «Люди на холоде и голоде дохнут, а — ты!».. Товарищи солдата тоже навалились. Били ногами, прикладами. Торговка верещала звериным воем. Кто-то из солдат сдернул со спины винтовку, снял с дула перевернутый по-транспортному штык, и зажав его в руке сунулся в кучу-малу. Животные стоны торговки переросли в утробный хрип. Окрестные бабы гомонили. Милиционеры оттягивалась от драки подальше, старясь слиться с бревенчатой стеной жилого дома.

— Прекратить! — командирским голосом рявкнул Медлявский, выпустив тепло из горла, осевшим дымным парком. — Он сбросил рукавицу, повисшую на ремешке, и оставив руку в тонкой вязанной перчатке, вытянул из кобуры «Наган». — Прекратить, я сказал!

Медлявский вытянул руку вверх, и нажал на спуск — сухо и хлестко грохнул в морозном воздухе выстрел.

Солдаты бившие торговку обернулись. Было в их позе что-то от хищников, застигнутых за трапезой. — Стерегись, офицерьё! — крикнул один. И всей толпой они рванулись в ближайший проулок, снимая с плачей винтовки. На утоптанном снеге, в уже подмёрзшем молоке осталась лежать неподвижная торговка, свернутая в калачик штыковым ударом. Беженка в шляпке застыла статуей, белее снега, полуприкрыв лицо руками с муфточкой. Со стороны послышался свист — по дальнему концу улицы бежал чехословацкий патруль. Милиционеры отлепились от стены, и приняв распорядительный вид двинулись к трупу.

— Проверьте бабу, может жива, — Приказал Медлявский милиционерам.

Милиционер, коротко наклонившись над телом, вытер руки.

— Отмучилась…

— Милиционер Кружкин, — прибросив руку к козырьку, обратился к Медлявскому второй, тот что был ближе, — Акт бы составить, ваше благородие.

— Узду в пизду, тебе, — Кружкин. — Отозвался на предложение из-за спины Медлявского Гущин, демонстративно не засовывая в кобуру свой небольшой «Сэвэдж». — Ты скотина, порядок охранять поставлена, а не к стенкам жаться. И без твоих актов жить душно. — Пойдемте, Андрей Севастьяныч, — он обернулся к Медлявскому.

— Но как же — Замялся Медлявский. — Порядок требует…

— Где вы видите порядок? — Поморщился Гущин, глядя на приближающийся патруль. — Вам угодно пообщаться с чехословацкими лыцарями? — Уходим, я вам говорю.

Гущин схватил Медлявского под локоть, и протиснувшись мимо дамы с муфтой, — пардон мадам! — увлек его через толпу, в проулок противоположный тому, где скрылись солдаты.

— Главное, — непонятно кого в этой ситуации жалко, — продолжал рассуждать Медлявский, пока они пробирались между двумя глухими стенами в проулке. Из-за холода он был так закутан в башлык, что черты его лица полностью скрывались, кроме торчащего носа и заиндевелых усов. — Солдаты озверенели. Но эта дура тоже хороша. Выливать молоко…

— Верно говорят, «жадность крестьянская», — согласился Гущин. — Это она за какие-никакие деньги не хотела отдавать. А представляете, — если фуражировка? Не зря Верховному пришлось продолжить продразверстку. Эти нас скорее голодом уморят, чем от себя лишний кус оторвут. — Он помолчал несколько шагов. — Заметили, какой части были солдаты?

— Нет, — мотнул головой Медлявский. — У Унтера звание на рукаве. Беспогонники. Явно из дальних частей. Куда теперь?

— Черт нас дернул на эту прогулку, — Поправляя папаху выдохнул Гущин. — Давайте уж обратно к составу.

— Согласен, поручик. Пойдемте.

Станция жила. Горели разведенные железнодорожниками костры, для прогревки состава. Горели костры в бочках, у которых грелись патрули и часовые. Готовились пропускать очередной чехословацкий состав. Союзники высовывались из вагонов, и переговаривались с часовыми на похожем, — и все же чужом языке. Гущин с Медлявским миновали здание станции, и выйдя на пути, пошли к обходным колеям. Русские эшелоны загонные на обходную колею, выглядели как гигантские замерзшие змеи. Картину оживляли только дымки, вырывающиеся из труб вагонных печурок. Пути никто не расчищал, за неделю они обледенели, и закрылись снегом. Железнодорожных рабочих не хватало. Миновали эшелон Верховного. Там горели окна, и хотелось верить, что правитель там находит какой-то выход из сложившейся ситуации… Часовые в тяжеленых постовых шубах, стоявшие у вагонов, напоминали детских снеговиков; — занесенные снегом, и расширенные внизу. При приближении офицеров они отдавали честь. Снег при этом сыпался с папах, и становились видно что верхушка, иначе «дно», у папах красное, — отличительный признак конвоя главкома.

Миновали главный поезд. У второго состава вагоны пошли попроще, обычные грузовые. И папахи у часовых были обычного, армейского цвета. Отдали честь проходившему мимо грузному полковнику. Состав растянулся, а их вагон был почти в самом конце. Крики стали слышны еще на подходе. В середине состава, кроме часовых, в ряд смирно, была поставлена команда солдат, перед которой выхаживал коренастый, широченный в плечах старший унтер.

— Как?! — Вопил унтер дико пуча глаза, на одного из рядовых. — Как я тебя спрашиваю?! Образина мразоскотская! Свиное рыло!!! Как можно вставить в винтовку пачку не той стороной?! Конструктор специально для таких ущербанов как ты сделал на её верхней стороне оребрение! О-ре-бре-ни-е! Это значит, что она морщинистая как харя твоего забулдыги-отца, и старый зад проститутки, которая была твоей мамашей! Макака! Чурбаноголовая! — Лицо рядового было уже влажным от слюны, которой брызгал начальник. — На кой мне во взводе тупарь, который не может запомнить, чем отличаются два конца у железки?! На кой ты в армии?! Пока ты в строю, весь взвод в опасности! Вся, так твою, Россия-матушка в опасности; боже нас храни!!! У тебя дети есть?! — Неожиданно взвизгнул унтер, не снижая тона.

— Что? — Ошарашенно вякнул Рядовой.