Лев Соколов - Золотой конвой [СИ]

— В шеренгу по одному, — скомандовал Гиммер. И сам встал рядом, когда другие построились. Смирно! Полковник пошел вдоль ряда офицеров. Начиная с Гиммера. Каждому он прицеплял на грудь крест, и жал руку. — Поздравляю наградой… Подправляю Наградой… Поздравляю Наградой…

Окончив, подполковник отошел от строя.

— Все, господа. Остальное вам объяснит штабс-капитан Гиммер. Храни вас Бог.

Дверь за полковником и конвойными с лязгом закрылась.

Гиммер обернулся к офицерам.

— Вот так господа. Надеюсь, приказ всем понятен. Выступаем завтра. Наш конвой — двадцать пять лошадей с горными седлами для перевозки грузов. Плюс несколько заводных, и те что несут припас. С каждой пойдет поводырь. Для этого нам придано два взвода солдат, под командой унтер-офицера. Два часа вам на отдых и подготовку. Потом пойдем смотреть лошадей, и знакомится с солдатней. Вольно! Время пошло, господа.

Все рассыпались, зашарили по походным мешкам. Краузе взял чехол со снайперской винтовкой.

— Куда веселее, чем сидеть здесь, и ждать у моря погоды, — заметил он, развязывая ремни на чехле, — не правда ли, судари мои?

Лошадки в конвое были добротными. Неказистые, да. Невеликого роста, коротконогие, косматые. Не орловские рысаки. Не призовые гончаки. Но эти монгольские лошадки, были умны, выносливы, тягловиты как черти, а главное, умели сами находить подножный корм под снегом. Медлявский знал, потому что они сами сидели на таких. Гиммер в свое время выбил им «монголов». Другие кавалеристы, незнакомые с Сибирю, посмеивались — ровно до того момента как наступили холода.

Медлявский ласково погладил между ушей своего «Букефала». Назвал его так в честь знаменитого коня Александра Македонского. Это не было насмешкой, так как известно, это имя в переводе с греческого означало «быкоголовый». Маленькому коняшке, с крупной головой, оно вполне шло. Конек в ответ на ласку довольно фыркнул.

Конвой стоял у состава. Лошади растянулись в ряд. Солдаты-поводыри подводили их по одному ближе к вагону, откуда выгружали ящики, и найтовали их к горным вьючным седлам. Вокруг зоны погрузки стояло оцепление. Оттеснившее гражданских зевак, и прочих. Пикантность была в том, что в оцеплении стояли солдаты, а грузили ящики — офицеры. Это было так… необычно, что и сами солдаты нередко оборачивались глянуть внутрь. Зеваки посмеивались. От офицеров уже валил пар.

— Все-таки вьючное седло утомляет лошадей, — заметил Гарткевич, критически оглядывая конвой. — Начальству надо было озаботиться волокушами.

— А если придется свернуть с дороги? — Возразил Азанчеев. — Ваши волокуши хороши до первого ветровала. Нет уж…

Медлявский осмотрел стоявших рядом товарищей. Все были в полной сбруе. Сам Медлявский в дополнение к нагану на поясе, навесил на грудь косой ремень с кобурой, в которой лежал большой автоматический «кольт», калибра четыре с половиной линии. За спиной висел проверенный кавалерийский карабин образца 7-го году. Гущин был со своим трехлинейным мушкетом системы Винчестера, со скобовым рычажным затвором. Краузе — страдалец по невесте, и самый меткий стрелок в команде — имел у седла чехол с мосинской винтовкой, пристрелянной без штыка, с приставленным к ней на самодельный кронштейн немецким оптическим прицелом. Эфрон на своем полушубке подбитым волчьим мехом, (как сказал однажды Азанчеев, — «волк в волчьем»), имел два перекрестных ремня, на которых висели две громадных деревянных кобуры; в них скрывались двадцатизарядные пистолет-карабины системы Маузер. В кавалерийских наскоках Эфрон выдавал с них поистине шквальный огонь.

Но главной огневой силой команды был Гарткевич, — за спиной у него висело кавалерийское ружье-пулемет системы Мадсена. Гиммер, Азанчеев и Жемчужин тоже были с карабинами седьмого году. Азанчеев был увешен дополнительным патронташами, внахлест, через грудь. А у Жемчужина запас патронов, кроме поясного патронташа, хранился под шубой, на «ермаковке», — в отличие от многих собратьев-казаков, носивших на рубахах пришитые патронташи с традиционными, и ныне бесполезными газырями, у Жемчужина на рубахе были пришиты кармашки под современные трехлинейные патроны. Венчал его образ длинный кавказский кинжал, трехдольный, отличной ковки. Вообще холодное оружие при поясе, кроме Жемчужина носили только еще двое. Гиммер носил при поясе шашку, украшенную знаками Георгия и Анны. Азанчеев, как гусар, естественно, тоже был не без клинка, — сабля образца 27 года, была его неотъемлемой частью. У остальных, шашки были приторочены не к поясу, а к лошадям. На случай если придется рубануть с седла. В последнее время это стало редкостью, — сабельный бой умирал под натиском огнестрела.

Рядом с Гиммером так же сидел на лошади старший унтер-офицер Овчинников. Именно он был командиром приданного команде ездового отряда. На его узком, сужавшимся к низу лице, было написано недоумение. Ему тоже не часто приходилось видеть корпящих под погрузкой офицеров, и отдыхающих солдат.

Очередную лошадь подвели к вагону. Офицеры снизу приняли первый ящик, и стали приторачивать его к правой стороне седла. Понесли следующий. Тут у офицеров вышла осечка. То ли подающий из вагона фельдфебель не так подал, то ли прапорщик внизу не так принял, — ящик выскользнул из рук, и с высоты вагонного пола рухнул углом на мерзлую землю. Раздался сухой треск, в морозном воздухе это было похоже на дальний взрыв. Ящик распался, оковывающая его полоса лопнула, крышка с грохотом раскрылась. Брызнуло золотыми искрами. На землю блестящей рекой, будто рыбья чешуя посыпалось золото. Монеты бренчали. Толпа за оцеплением глухо ахнула.

— Золото!… - Загомонили в толпе. — Золото… Смотри, Авдей… Сколько ж… Никогда не… Золото! Золото! Золото!..

— Идиот! Раззява! — К оцепеневшему прапорщику подскочил руководившей погрузкой капитан, и потряс тому перед лицом судорожно сжимавшимся кулаком. — Что встали? Собрать! Быстро! Войцех! Всех назад! Продвиньте цепь! Дальше тесни!

Прапорщик рухнул на карачки, и неуклюже начал загребать тяжелые, неподатливые монеты обратно в ящик. К нему присоединился еще один офицер. Сверху из вагона на шум выскочил человек в чиновничий форме, с ведомостью под мышкой, и запричитав, неловко полез вниз.

— Вот это секретность, — громко процедил Гущин. — Интересно. Через полчаса найдется в Нижнеудинске хоть один зевака, который не будет знать, что мы везем?

— Неудачный пассаж. — кивнул Гарткевич.

— Неудачный? — Фыркнул Гущин. — Сдержанный вы человек, Гарткевич!

— Да, дело осложнилось, — покачал головой Краузе.

— Тихо, господа! — Приказал Гиммер.

— Не стоит ли поговорить с начальством, Клементий Максимыч? — Оборотился к Гиммеру Медлявский. Секретность нарушена. Имеет смысл изменить условия конвоя.