Лев Соколов - Золотой конвой [СИ]

Сенцов. Однокашник по училищу. Все-таки это был он. Но если даже такие люди как Сенцов, шли служить к красным… Нет, думать в это сторону не хотелось. Думать в эту сторону было нельзя.

Жена… Мария… Эта мысль и грела Краузе, — и тревожила его. Он встретил её, до войны, когда был переведен в Екатеринбургский Пехотный полк. Когда попадается зверь? — Когда не чует опасности. Где зверь больше всего уязвим? — На чужой местности. Краузе встретил Марию, черноглазую красавицу, — и почувствовал, что в него попали. Проблема была, что в данном виде охоты черноглазый ловец не добирал добытого зверя, — а просто бросал его. Выстрел из спортивного интереса, — и подранка оставляют в лесу умирать. Краузе подранком амурных дел быть не собирался. Он решил, что и сам должен отнестись к этому, как к охоте. На зверя сложного, неведомого, живущего в сказочном лесу. И такого можно добыть.

Экипировка для охоты была непривычной. Вместо винтовки приходилось использовать букеты роз, бонбоньерки, и билеты в театр оперы и балета, что стоял на Дровяной Площади. Оперные певицы раздражали Краузе неимоверно, — во время их высоких нот его руки машинально тянулись к отсутствующей винтовке. Балерина, прыгнувшая на пуантах в грациозном прыжке, сильно напоминала косулю, и непроизвольно включала в голове Краузе расчет упреждения до точки нажатия на спуск. Но, первая добродетель охотника — терпение.

Ухажёров у Марии было много, редкий зверь, притягивает охотников. Большинству хватало перекинуться с Краузе взглядом. Он был спокойный человек, не ругался, не буянил, просто разговаривая с субчиками, мысленно представлял, куда лучше положить пулю. Ухажеры почему-то терялись от его спокойного взгляда. Впрочем, был горячечный студен-социалист, который надумал стреляться. По семь патронов, барабан до железки! Студент взопрел еще до стрельбы, и дрожащей рукой кинул куда-то один выстрел. Краузе в ответ навертел в шапке студента шесть дырок — чтоб голова проветрилась. Один на всякий случай оставил в барабане про запас. Студент все понял, и испарился грызть гранит науки.

Что-то попало в цель. То ли букеты. То ли дуэль (оказалось, что это «так романтично»). То ли войсковые стрелковые соревнования, где Краузе опять взял приз. Приз вручали сам августейший государь-император. Милостливо изволили обсудить с Краузе некоторые тонкости стрельбы и сравнить некоторые новейшие винтовки, — это попало в газеты… Мария согласилась. Они обвенчались.

И все же, это была не охота. Здесь ничего не оканчивалось удачным выстрелом. Здесь им все только начиналось. Краузе не был белой костью. Сын почетного гражданина, сам не дворянин. Был небогатый офицерский быт, — не то чего она хотела. Она тяготилась. И в какой-то степени, брак спасла война. Краузе попал на фронт раньше, чем они окончательно разругались. Жене солдата, терпения нужно не меньше, чем охотнику. Сидеть и ждать мужа с войны… Мария, не отличалась терпением. Слишком хороша, слишком горяча.

Все же, когда он вернулся из Франции, она встретила его страстно. Плохое успело забыться. А ему было что рассказать про Париж, что питало её возвышенную душу. На какое-то время этого хватило. Это было почти счастливое время, пока все вокруг рушилось. Кончено, он бы снова надоел ей, но опять спасла война. Теперь уже гражданская. Он уезжал. Единомышленники по белому делу сперва стягивались на окраины. Мария провожала его на перроне. Она была прекрасна как никогда. А невозмутимого молчуна Краузе одновременно тянуло смеяться и плакать.

Какое-то движение в окулярах отвлекло Краузе от сердечных воспоминаний. Он привстал на локтях, поудобнее вложился в бинокль. Да, движение! Кто-то шел между деревьев. И заметив одного, он тут же различил рядом других. Несколько конных. Шли цепочкой по полузанесенным следам конвоя. Сколько точно — трудно было сказать. Несмотря на редколесье, на таком расстоянии деревья все же слишком много скрадывали. Фигурки появлялись в просветах между стволам, и снова исчезали за ними. И все же, их было немного. Десять-пятнадцать, самое большее.

Краузе отложил бинокль, и подтянул к себе винтовку. Снова нашарил неизвестный отряд, — теперь уже через оптический прицел. Краузе внимательно вылавливал всадников идущих по лесу. Красные ленточки на папахах. Красные, — немного же их осталось… Краузе довольно усмехнулся. Такое количество он уложит даже в одиночку. А уж с поддержкой из крепости…

Тут Краузе коротко задумался. Однако, — когда же лучше открыть огонь? До крепости было метров шестьсот. Всадники шли мимо его укрытия значительно ближе. Сейчас до них было… метров триста. На такой дистанции вероятность попадания была высока. Но были нюансы. Во-первых мишени двигались. А поскольку, двигаясь они по следам конвоя, и сейчас как раз начали забираться на холм, — то лошади двигались вверх рваным шагом, что затрудняло точное упреждение. Вкупе со стволами деревьев это осложняло стрельбу. Потом, — даже если он попадет. Что сделают остальные? Логично, — что они развернутся к нему, и начнут бой. Около дюжины человек, на трехста метрах. На такой дистанции даже не нужно быть снайпером. Если среди них найдется хотя бы несколько хороших стрелков, — они его пристрелят. Или прижмут огнем, пока их товарищи вскарабкаются на скалу, — и опять же его пристрелят. Как говорили римляне, — «нек Херкюлес контра плюрес». Или как у нас, — «один в поле не воин». И пока товарищи в крепости сообразят, что за пальба в лесу, и придут на помощь, — тут ведь можно и не дожить. А хотелось.

Но есть другой вариант. Дать красным двигаться дальше на холм, и обнаружить крепость. Тогда, они вступят в бой с конвойным охранением, залягут в лесу. Расстояние до них будет уже больше, — но все равно, — рабочее. Для него, — вполне рабочее. И вот там, когда они будут лежать спиной к нему, и в горячке боя не слышать его выстрелов сзади. Вот там он их пощелкает, — как куропаток. Красные будут зажаты. И у них не будет ни единого шанса.

Однако… не проворонили бы приближение красных часовые на стенах. Не должны. И все же… Краузе решил вопрос так: — наметил себе точку, на которой он сам откроет огонь, если часовые проворонят угрозу. Но лучше конечно, чтоб не проворонили.

Тогда это будет идеальная охота.

Медлявский критически осмотрел свой блокнот. Когда-то, в другой жизни, он был каллиграфом. Друзья шутили, что ему надо было бросить службу в армии, с её скудным жалованием, и устроится к какую-нибудь солидную фирму секретарем… Да, он был каллиграфом. В той другой жизни, где были теплая комната, письменный стол, хорошее перо. Медлявский оглядел свои каракули. Здесь, у костра во дворе крепости, на английской офицерской планшетке вместо стола, нечуткой от мороза рукой, он все же выводил свои записи. Дневник прошедших событий, некоторые мысли, и наблюдения. Юношеская привычка. Когда-то, отец подарил ему первый блокнот. Сказал, что, перенеся на бумагу прошедшие за день события, ты можешь взглянуть на себя со стороны, объять случившиеся события более непредвзято, как сторонний наблюдатель, и через это яснее понять свою суть. Отец был прав. В этом, и многом другом.