Лев Соколов - Золотой конвой [СИ]

Гущин вывалился из крепости словно побитая собака. Внутри было только отчаянье. Он механически подобрал винтовку и подсумок у мертвеца. И пошел прочь, пытаясь осмыслить, найти в себе что-то, вместо оборвавшихся связей. Но внутри была только пустота, которая медленно наливалась злобой. Он не знал, сколько ковылял по лесу, наверно долго, пожалуй, несколько часов.

Потрясение было слишком велико. Но наконец, он опомнился. Потрясенный разум ослабел, но его вернули к жизни телесные инстинкты. Он почувствовал голод. И тут же сообразил, что у него совсем нет еды. Еда. Медлявский ведь нашел еду… Но они с красным выгнали Гущина. И что? Теперь Гущин должен был сдохнуть в стылом лесу, а предатель Медлявский и его красный дружок выживут, за счет найденного припаса? Это было… Разве это справедливо?! Нет! Так не будет.

Гущин уже осмысленно развернулся назад, и решительным шагом пошел обратно. Теперь он точно знал, что делать. Предавать его было больше некому. И в этом была странная, холодная свобода. С левой ногой было нехорошо. Кажется, он все-таки обморозился. Но об этом позже… Возможно удастся согреться быстрой ходьбой… С винтовкой наперевес он вышел к крепости, но глянув на опустевший двор, понял, что опоздал. Опоздал!.. Однако, тянулись от крепости вниз по холму две человечьих следа, занесенные меньше, чем начинавшие исчезать следы ограбившей их банды. И Гущин, по волчьи щерясь, пошел по ним. И нашел.

…Медлявский все-таки решил бежать вверх по склону. Скользя по снегу, совершая отчаянные скачки. Котомка за его спиной болталась. Гущин аккуратно навел на него мушку, секунду повел дав упреждение, и с нажал на спуск. Сброшенный курок сухо щелкнул. Осечка! Проклятый холод! Гущин выдохнул воздух во всплеске прорвавшегося бешенства. Ледок спокойствия оказался тонок, из-под него плеснуло бездонной лютой ненавистью, от которой задрожали руки. Он рывком взвел курок, приложился, и снова поймал уходящую вверх по склону фигуру. Выстрел! Фонтан снега взвился рядом с бегущим. Промах! Трясущимися руками он дернул затвор, быстро выстрелил. Снова хлопнуло по скале. Бегущая фигура сжалась, но и только. Задушенно шипя от раздирающего изнутри, Гущин с ненавистью рванул затвор, приложился. Винтовка в руках ходила ходуном. Мушка плясала. И Гущин понял, что так не попадет. Навык и дисциплина взяли свое. Он выдохнул, — будто выплюнул, на секунду отбросив злобу за барьер, оставив в себе лишь механическое действо. Закусил губу, так что почувствовал собственную кровь на зубах. Щипя через стиснутый рот, Гущин выровнял дыхание. На секунду остановил тремор рук, и плавно нажал на спуск.

Винтовка снова толкнула в плечо. И Гущин увидел, что фигура, бежавшая к вершине, пораженно дернулась, выронила из рук свою винтовку. Гущин радостно ощерился. Но тот, наверху, не упал, а снова побежал вперед. Только уже не так. Теперь тот бежал, будто разладившаяся механическая кукла. Гущин почувствовал, как его захлестнуло мимолетное радостное удовлетворение. Он снова дернул затвор, прицелился, и… Сухо щелкнуло. Гущин сообразил, что растратил все патроны. Неловкой от мороза рукой, расстегнул подсумок, уместил обойму в гнездо и столкнул патроны в магазин. К тому моменту, как он снова приставил винтовку к плечу, фигура Медлявского уже пробежала по горизонтальной площадке, и скрылась в какой-то дыре в скале. Гущин сплюнул в снег кровью. Впрочем, последние шаги Медлявский едва пробежал. Он его крепко достал. Это было понятно даже отсюда.

Гущин подмотал винтовочный ремень на руку, вышел из-за дерева, и пошел наверх.

Он закончит.

Последние несколько шагов до пещеры, Медлявский пробежал на излете. Тело ощущалось чужим. Намокшая от крови рубаха влажно облепила бок. Мир вокруг воспринимался, будто через слой ваты. Он проскочил мимо заложенного ими окопчика с телом Краузе, и согнувшись влетел в пещеру. Фонарь умер, и был бесполезен. Медлявский шатаясь, и опираясь на стену пошел вглубь, на ходу расстегивая кобуру.

Кто бы него не стрелял… Если он пойдет за ним в пещеру, Медлявский сможет подкараулить его. Из темноты он сможет четко увидеть абрис врага на фоне освещенного дневным светом входа. Только вот… сил не было.

Двигаясь почти на ощупь, Медлявскй вышел в пещеру, и пристроился так, чтобы его прикрывал стена, а он видел ход пещеры, и свет на выходе. Непослушной рукой, сдернул с плечей котомку, и почти сполз по стене вниз. Револьвер стал слишком тяжел, гулял и тянул руку. Медлявский положил его пока на бедро. Надо было беречь силы. «Умираю, — подумал Медлявский. — Значит, вот оно как… Здесь. Сейчас». От этой мысли стало тоскливо.

От входа послышались сбивчатые, приглушенные снегом шаги. Медлявский взвел курок, с трудом поднял револьвер, направил на свет. В колодце выхода обрисовалась чья-то осторожно выглянувшая фигура, с винтовкой в руках. Сперва краем, затем посунулась дальше. Медлявсий навел на неё револьвер. Все было расплывчато. Не было четкости. Медлявский выстрелил. Звук выстрела заполнил тесную пещеру. Фигура метнулась обратно, за срез входа. «Промазал, — отстраненно подумал Медлявский. — Жаль».

— Медлявский! — Закричал от входа знакомый голос.

— Гущин? Ты… — Узнавая крикнул Медлявский, с трудом ворочая омертвелыми губами. — Ах ты ж сволочь…

— Ты! — Взвизгнул от входа Гущин. — Ты сволочь! Что?! Помог тебе твой краском?! Его положил, и тебя положу!

— Предатель ты… Иуда сумашедший.

— Заткнись гадина! Заткнись!!! — В исступлении завопил Гущин. — Сука красная! Ты с ним!… Предателем!.. Меня!.. — Он вдруг прекратил в исступлении выкрикивать, и сказал уже спокойнее. — А ведь по голосу слышу, штабс-капитан. Отходишь.

— А ты… — Медлявский с трудом выдавливал слова. — Попробуй… войди… Я встречу…

— Ничего. — Гущин поежился от пронизывающего ветра. — Ничего. Я подожду. Пока ты сдохнешь.

И Гущин подождал. Прижавшись к скале так, чтоб его меньше кусал ветер. Часов у него не было, кто-то из банды стянул с руки, а он даже не заметил… Надо было как-то разметить время, и он начал произносить внутренним голосом первое, что пришло в голову. Знакомую молитву.

Он остервенело произносил, её раз за разом, отмечая количество повторов цифрами. Раз, три. Десять. Двадцать. Тридцать…. И наконец решил, достаточно. Терпеть больше было нельзя. Иначе его здесь доконает ветер. Пан или пропал! Оставив у скальной стены неразворотистую длинную винтовку, он вытянул взятый у мертвого краскома Наган, и пригнувшись вкатился в темный проход. Он прижался к стене, ожидая из глубины выстрела, готовый метнуться к другой стене, выстрелить сам. Но все было тихо. Тьма впереди его молчала. Он пошел во тьму.