Роберт Беннет - Город клинков

– Да… но какое отношение к этому всему имеет Мулагеш?

Прежде чем Шара успевает ответить, за спиной ее раздается какой-то шум, и из-за занавесей доносится:

– Мамуля?..

Шара застывает на месте. А потом оборачивается к кровати, и между занавесями просовывается круглое личико. Это континентская девочка, ей лет пять, не больше, и она сонно моргает и трет глаза.

– Что ты делаешь?

– Ш-ш-ш-ш, милая, – говорит Шара. – Ничего. Я просто сама с собой разговариваю. Засыпай.

– Ты разговариваешь с тем зеркалом. – И девочка смотрит на Сигруда и хмурится. – Ты разговариваешь с тем дядей в зеркале.

Она надувает губки и протягивает к Шаре руки.

Шара вздыхает, протягивает руки в ответ, и девочка прыгает к ней в объятия. Судя по Шариному лицу, та уже довольно тяжеленькая. Потом она кладет Шаре головку на плечо и оборачивается к Сигруду. Взгляд у нее несколько озадаченный.

– Она ведь сказала… она тебя мамой назвала? – спрашивает ошеломленный Сигруд.

– Да, – спокойно отвечает Шара и поглаживает девочку по волосам и по подбородку. – Сигруд, это моя дочь, Татьяна. Татьяна, это мой старый друг.

– А как он попал в зеркало? – спрашивает девочка.

– Это особое зеркало, – отвечает Шара.

– А-а-а-а… – Похоже, этот ответ вполне устраивает малышку.

– Ты… ты удочерила континентскую девочку? – спрашивает Сигруд.

– Да, – отвечает Шара. – Когда снова приехала в Мирград. Там был один приют… Им там приходилось… – тут она смотрит на девочку, – туговато. Она попросилась поехать со мной. Я ее взяла. Но я это не афиширую. Может, потому, что в глазах общественности я и так слишком тесно связана с Континентом. А может, потому, что я не хочу, чтобы публика имела хоть какие-то сведения о моей частной жизни. Когда меня уберут с этой должности, я уеду с Татьяной куда-нибудь за город и попробую жить обычной тихой жизнью. А еще мне не хочется, чтобы мою политику ассоциировали исключительно со мной – проектам это совершенно не на пользу. Мое присутствие пагубно сказывается на них. Поэтому мне нужно оставить на Континенте кого-то, кто смог бы их защищать.

– Так ты думаешь… Ты считаешь, что это сможет сделать Мулагеш?

Шара распрямляется, и сразу становится понятно, почему эту женщину избрали премьер-министром.

– Да. Генерал Турин Мулагеш – прирожденный лидер. Она множество раз сражалась за родину, в шестнадцать пережила серьезнейшую травму, но сумела выйти из этого испытания лучшим человеком, чем была. Она уже дважды защитила сайпурских солдат от божественных сил, и все это случилось на глазах у публики. Ею восхищаются и военные, и гражданские. Она приличный человек и умеет признавать свои ошибки. А в делах военных она разбирается всяко получше любого политика в нынешнем правительстве. Словом, она – прекрасный кандидат, за которого наверняка проголосуют.

– Ты хочешь втянуть ее в политику? – в ужасе спрашивает Сигруд.

– Я должна оставить после себя человека, который бы продолжил мое дело, Сигруд, – тихо говорит Шара. – Кого-то, кто мог бы сразиться за него. Когда Мулагеш ушла в отставку, для меня это стало серьезным ударом. Но мне кажется, я поняла, почему она так поступила. Турин Мулагеш – из тех людей, которые посвятили свою жизнь тому, чтобы остальные люди жили лучше и жили в мире. Она посвятила себя, так скажем, служению. А если она считает, что не служит, то кажется себе бесполезной. Я отправила ее в Вуртьястан, чтобы пробудить ее, напомнить ей об этом, чтобы она снова пообщалась с обычными солдатами и вспомнила, кто она и зачем все это делает.

Шара склоняет голову.

– Я чувствую, что Турин Мулагеш действительно очнулась ото сна. Очнулась, да так, что я сама такого от нее не ожидала. Она сейчас невероятно активна.

– После всего, через что ей пришлось пройти, – говорит Сигруд, – после всего, что она видела и делала, – ты хочешь, чтобы она баллотировалась на самые высокие должности? – Он качает головой. – Шара, Шара… ты много чего мне рассказала, но это слишком. Слишком жестоко по отношению к ней.

– Все мы вынуждены идти на компромиссы, если хотим сделать мир лучше, – почти жалобно говорит Шара. – Это всего лишь один из них, а мне пришлось много раз так поступать. Сайпуру скоро предстоит выяснить, каким государством ему быть: все той же страной, что полагается на слепую силу, без оглядки на последствия для себя и для других стран? Или попытаться стать чем-то… другим? Возможно, кем-то более мудрым, более разумным? Мулагеш лучше всех может помочь моей стране принять историческое решение, и процесс уже запущен, Сигруд. Когда на следующей неделе она приедет сюда, я официально попрошу ее согласия на это.

– А если она откажется?

– Я умею убеждать, – говорит Шара. – Ты это знаешь не хуже меня.

– Да, ты весьма талантлива в этом, – с горечью отзывается Сигруд. – У тебя хорошо получается вкладывать свои идеи в головы людям… Вот только не знаю, простит ли нас мир за то, что мы натворили, Шара.

– Что ты имеешь в виду?

– Что я имею в виду… Иногда мне кажется, что это судьба отобрала у меня дочь, – говорит он. – Я слишком много убивал в своей жизни. Детей, возможно, мужей, жен, родственников. Наверное, это справедливо, что я теперь обречен на ту же судьбу. И, думаю, это справедливо, что тот, кто много воевал, должен бежать от войны.

Он смотрит на девочку в руках Шары и пытается вспомнить, каково оно было много лет назад – какая она была маленькая, теплая, как блестели ее глаза.

– Если бы неделю назад ты спросила меня, стоит ли оно того, я бы сказал тебе да. Но если ты спросишь меня сейчас, Шара Комайд, если ты спросишь меня сегодня, стоило ли оно того, – я отвечу: нет, нет, тысячу раз нет. Ни одна война не стоит таких жертв.

Он проводит по стеклу пальцем, и Шара и ее дочь исчезают.

Мулагеш медленно просыпается, слушая рокот волн. «Не забывай, где ты. Помни, где ты».

Она не сразу понимает, что уже не спит. Открывает глаза и смотрит в потолок – она все в той же обветшалой дрянной гостинице. Потом она садится, делает глубокий вдох и осматривается.

Через заляпанные шторы просачивается солнечный свет, который время от времени перекрывают тени птиц, ныряющих за добычей и снова взлетающих над доками за ее окном. Она слышит, как перекрикиваются портовые грузчики, проклиная неповоротливость и криворукость товарищей или обмениваясь сальными шутками. В воздухе стоит запах морской соли, дизеля и сигарет.

Другими словами, пахнет цивилизацией во всем ее грязном и шумном величии. Двадцать три дня назад она села на корабль в Вуртьястане и оказалась здесь – это последняя ее пересадка на пути в Галадеш. Аханастанские доки – место неспокойное, и она вправду не понимает, почему ей здесь так легко и приятно. Тут она вспоминает, как Сигруд много лет назад в Мирграде сказал: «Многие люди терпеть не могут порты. Считают, что они грязные и опасные. Возможно, так оно и есть. Но морской порт – это еще и ворота в лучшую жизнь».