Нина Ненова - Контакты с утопленником

А сама смотрела не на него, а на носовой платок, что представляло меня в еще более неблагоприятном свете. Он был до того белый, что мне стало неловко! Как я его использую, на что он будет потом похож? А я? На что буду я похожа, если верну его и буду дальше вытирать руки травой, отчего они позеленеют?.. Ну нет! В конце концов, у меня тоже есть чувство собственного достоинства. С той разницей, увы, что оно не врожденное, и мне приходится в каждом отдельном случае вырабатывать его. Да, черт возьми!

Я с ожесточением использовала платок и вернула его хозяину, и только когда он сунул его обратно в карман, я сообразила, что, может быть, надо было мне оставить его у себя, выстирать, накрахмалить, выгладить, надушить… Я засмеялась. Он — тоже и, похоже, по тому же поводу. Потом он представился, вежливо наклонившись ко мне, мягким, изысканным тоном, то есть опять-таки галантно, с той галантностью, которая тоже, видимо, была у него врожденной, потому что не раздражала, шла изнутри, была непринужденной, так сказать.

— Александр Травис.

— Эмилия Орловска, — ответила я неловко, стараясь не поддаться импульсивному желанию подражать ему.

— Ого! Широкая и сложная славянская душа?

— Широкая, но только наполовину, — уточнила я, но не так шутливо, как подобало бы. — Мой отец русский.

— Ну, я постараюсь проникнуть в широкую половину. А в узкую пусть враги проникают! Я прав?

— Я не уверена, где хуже, — сказала я. — Так что не рискуйте. Не входите.

— Хорошо, — с неожиданной серьезностью кивнул он. — Вероятно, любая душа — место неуютное. — После чего он с легкостью перевел разговор на «материалистические основы». — Я увидел, что вы идете сюда, и сразу вышел вам навстречу. Меня до вечера не будет дома, а я не хотел так надолго откладывать наше знакомство.

— Я рада, что решили не откладывать, господин Травис.

— Называйте меня Алекс. Я заметил, что когда начинаешь кого-то называть по имени, особенно уменьшительным, человек сразу кажется тебе ближе. Это, конечно, иллюзия, но все-таки убирает первый барьер.

— Хорошо, не имею ничего против иллюзий. А чтобы мы были на одной линии старта перед следующим барьером, называйте меня Эми.

— Эми! — повторил он. — Мне нравится, хотя мадмуазель Орловска гораздо экзотичнее. Или княгиня Орловская? Да вы, может, и вправду княгиня? Или из старинного дворянского рода?

Несмотря на всю свою настороженность, я не уловила в его голосе никакого оттенка иронии. Да и его золотисто-карие глаза смотрели на меня с самым искренним интересом и самой искренней симпатией. Да, искренность тоже была его врожденным качеством. Может быть.

Я вздохнула полушутливо, полуогорченно.

— Эх, будь я княгиней, видели бы меня здесь.

— Почему? Разве вам не нравится? — Он посмотрел на меня почти потрясенный. — А я уже два с половиной года живу в этом имении, и мне все еще не надоело. Думаю, что никогда не надоест.

— Ну да, тут спокойно…

— Спокойно? Пройдет день-другой, тогда я вас спрошу…

— Мне бы хотелось, чтобы вы спросили меня прямо сейчас, — сказала я с несвойственной мне откровенностью.

— Пожалуйста, никаких проблем! — Боже, какой приятной, вызывающей доверие была его улыбка. Он… Алекс легонько подхватил меня за локоть, подвел к одной из скамеек напротив Второго дома. Подождал, когда я сяду, потом сел сам, не слишком близко, не слишком далеко от меня, одним словом, там, где ему следовало сесть. — Итак, Эми, спрашиваю вас: что вы хотите меня спросить? Ведь именно таково ваше желание?

— Да!

— Ну что ж. Давайте, смелей.

— Есть ли в этом пансионе сумасшедшие? — вырвалось у меня чересчур уж смело.

— Ненормальные как в сумасшедшем доме?

— Ну не до такой степени, но…

— Ясно. Да, есть.

— Кто?

— Все!

— Аа!

— Чему вы удивляетесь? — удивился он. — Вы же сами вряд ли ожидали встретить здесь совершенно нормальных людей? В этой архаичной обстановке, при тесном круге повторяющихся действий, отношений, споров, стремлений, при отсутствии каких-либо значительных перемен, почти без влияния жизни извне… — Он махнул рукой в знак того, что это неприятное перечисление можно продолжать еще очень долго, но это было бы излишним и обобщил: — Нищета всегда ведет к психическим отклонениям, Эми. Особенно неовеществленная нищета. Желудок дольше может выдержать голод, чем разум.

— Вы сказали, что живете тут два с половиной года, — вставила я. — А не кажетесь…

— Ненормальным, — закончил за меня Алекс, с трудом сдерживая смех. — Будьте спокойны, могу вас заверить, что наши психические отклонения в рамках терпимого. Это, скорее, склонность к эксцентрическим поступкам, иногда как реакция на окружающее, а не постоянное «болезненное» состояние. Так что ни на одном лице вы не найдете несомненных признаков умопомраченья. Да и опасности буйного поведения нет… Кстати, когда вы приехали? Этим утром?

— Нет. Вчера вечером.

— Не хотите ли вы сказать, что кто-то уже показался вам сумасшедшим?

— Увы, как раз это я хотела сказать.

— Кто?

— Все.

— А!

— За исключением вас, — добавила я не из любезности, а потому что действительно так думала. — Но я еще не видела господина Халдемана. Надеюсь, что он…

— Не надейтесь, — прервал меня Алекс. — В отношении его как раз не надейтесь. Что касается других… То мне трудно себе представить, что они такого сказали или сделали, чтобы с первого же дня у вас сложилось подобное мнение. Вы можете мне объяснить ?

Ну, наверное, смогла бы, если бы не сознавала, что из этого ничего не получится. Могла ли я, например, объяснить, как ужасно громко — оглушительно! — звучала кассета Юлы и Валентина и как невероятно глубоко спала госпожа Ридли через несколько минут после того, как ее выключали? Или взгляд Юлы там, в полумраке коридора — она долго ощупывала им мое лицо, а утром вообще не помнила, что видела меня. «Она была во власти Белой слепоты, то есть негатива темноты», — сказать ему так? А что сказать о Тине? Мылась в ванной, забыв взять халат, хотела убежать из дома «как только родится ребенок», погасила мне свет в ванной, подглядывала — я так предполагаю — что делается в моей комнате. А Арнольд нарочно кричал мне в ухо, два раза спрашивал, как я спала, и посоветовал мне уехать отсюда.

Ну ладно, но главное — поведение этих людей, их мимика, жесты, впечатление от них — все это, к сожалению, не поддается описанию. Это нужно было увидеть, услышать самому, а рассказать об этом невозможно.

Да и зачем о чем-либо рассказывать?

— Сожалею, что заговорила на эту тему, Алекс. Сейчас, поразмыслив, я пришла к выводу, что, пожалуй, ошибаюсь. У меня в последнее время нервы не в порядке. Я болела воспалением легких в тяжелой форме… поэтому я такая худая. А кроме того стала, наверное, очень мнительной. И получилось как-то скверно, я вроде какая-то сплетница. Очень сожалею!