Михаил Фиреон - Детектив Марк Вентура

Хельга Тралле сидела, облокотившись о рояль, смотрела на него, пока он наполнял фужеры. В зале и на всем третьем этаже было темно. Инспектор с вечера не зажег ни газовых рожков ни свечей. Отблеск фейерверка за окном отразился в стекле фужера в его руке. В блестящих нитях вышивки одеяний гостьи, в золоте ее волос. Хельга Тралле приняла кубок, отсалютовала инспектору. Но не как герцогу Булле, формально и торжественно, а мягко, поведя рукой совсем чуть-чуть, чтобы только наметить жест. Инспектор Тралле кивнул. Они стукнулись фужерами и выпили. Воцарилось неловкое молчание.

Они стояли у рояля в темноте, смотрели друг на друга. С реки доносилась музыка. Отдыхающие развлекались в лодках. Кто-то с веселыми, пьяными выкриками и плеском плавал в водах Керны. Гремели хлопушки, смеялись девицы.

— Хочешь, сыграю «Августовскую ночь»? — залпом выпив свое вино, спросил, улыбнулся уже чуть более по-настоящему инспектор.

— Как в тот самый вечер — кивнула Хельга Тралле и отставила фужер, готовясь к танцу, распустила верхнюю завязку мантии, развела руки в широких рукавах похожих на крылья птицы.

Он снова поместился на крутящийся стул перед клавиатурой, откинулся на нем, вытянул руки и заиграл. Напористые, грозные, удары рояля снова перекрыли гул праздничного города и голоса и грохот шагов из коридора на втором этаже. Торжественные и веселые одновременно, аккорды, наполнили все вокруг тяжелым грохотом басов и мелодичными клавишными переливами. В них мнился роскошный сад и множество фонариков, галантные рыцари и нарядные женщины, что прогуливаются по ухоженным дорожкам. Скрывающиеся от чужих глаз в ночной, пронизанной светом луны и звезд чаще влюбленные, и радостная шумная компания в беседке. Мнился оркестр под открытым небом вдалеке, и важный разговор у дерева, который изменит всю жизнь, а после веселье за общим столом, танцы, игристое вино и вкусная легкая еда к фуршету. Счастье что приходит вместе с наступающей теплой и ветреной ночью, когда забываются заботы дня и отступает то зло, что наполняло мир с незапамятных времен, когда падший ангел спустился на землю, проклятый за свои злодеяния Богом и изгнанный из Небесного Иерусалима. И счастье от того чувства, когда под светом звезд, в мерцании огней, просыпается в сердце давно забытая юность. Как затягиваются душевные раны и можно отринуть все дурное, что накопилось в сердце за многие-многие годы и снова почувствовать себя счастливым, свободным и живым.

Хельга Тралле кружилась в танце по комнате. Длинные полы и рукава ее мантии переливались алым с золотом, стремительным потоком. Вместе с растрепавшимися волосами летели по ветру, и, глядя на ее ловкие, летящие, плавно и умело, с идеальной точностью, переходящие от одной фигуры к другой движения, инспектору даже показалось, что танцуя под его музыку, она смеется и, залюбовавшись этой порхающей в сумерках фигурой, замечтавшись о ней, он взял неверный аккорд и, резко оборвав мелодию, испуганно и растерянно, как мальчишка, отдернул руки от инструмента, смутившись, что сам же и разрушил эту прекрасную и завораживающую картину, но Хельга Тралле сделала стремительный шаг и уже была подле него. Полы ее мантии разошлись от движения, обнажив белый с красным ворот нижней рубахи. Нательный крест на цепочке выпал поверх одежды. Волосы растрепались, ее глаза, фосфоресцируя в темноте, вспыхнули прямо перед ним.

— Тогда играл сэр Роместальдус! — сказала она тихо, восхищенно и торжественно. Ее дыхание не сбилось ни на секунду, только, казалось лицо, и руки были разгорячены настолько, что инспектор невольно отшатнулся, побоявшись, что обожжется, если прикоснется к ним и, что еще немного, и она вся вспыхнет словно охваченный огнем феникс из какой-то фантастической, давно забытой легенды.

— Да, тот самый танец. До сих пор раскаиваюсь, до сих пор помню… — горько кивнул полицейский и, словно бы нерешительно протянув руку, коснулся ее ладони. Она была действительно горячей, намного жарче, чем рука человека разгоряченного самой тяжелой болезнью. И казалось, что даже в просторном зале с открытыми в уже почти по-осеннему холодную ночь, окнами стало тепло, как будто затопили печь. Хельга Тралле не отвела ладони. Улыбалась, заглянула в лицо инспектору.

Он встал, обнял ее за плечи и ласково привлек к себе. Она прильнула к нему, прижалась щекой к его широкой груди. Так они стояли минуту или две. Он гладил ее волосы и плечи. Она замерла, из ее глаз катились горячие, обжигающие его даже через толстую шерстяную мантию и рубаху, слезы. Инспектор нахмурился еще больше, напряг скулы и веки, как будто бы тоже пытался удержаться от накативших на него горести и волнения, но пересилил себя, еще крепче сжал ее плечи. Так прошло еще совсем немного времени. Хельга Тралле отняла от его груди голову, взяла его за запястья, откинулась назад, заглянула в лицо. Ее волосы рассыпались по плечам, внутренний огнь начал утихать. Дышащий нестерпимым жаром облик снова стал прекрасным, величественным и застывшим, как на портрете, когда мастер старается запечатлеть в том, чье изображение он рисует, все самые лучшие и благородные стремления, чувства и мысли.

— Зачем все это? — с трудом пересиливая себя, одними губами прошептал инспектор — ты же знаешь…

— Да — кивнула она в ответ.

Он покачал головой, но не выпустил ее руки.

— Если тебе больно, я могу уйти — прибавила она, лаская своими ладонями его широкие плечи. В ее непроницаемых глазах по-прежнему горел тот таинственный и одновременно печальный и теперь немного безумный колдовской огонь, так не сочетающийся с ее обычным строгим и деловым видом.

— Просто побудь тут немного. Этого будет достаточно. Ничего страшного не случится — сдавленно и глухо прорычал, ответил ей полицейский, и, совладав наконец со всей той бурей эмоций и чувств, что на эти секунды страшной гримасой исказила его лицо, скептически прищурился и склонил голову — пойдем на улицу, прогуляемся, посидим на стене у реки. Я возьму плащ, вино и печенье.

— Пойдем — кивнула она и прищурилась так, что морщинки появились у краешков ее глаз и на лбу, глядя в его, счастливое лицо, как будто помолодевшее за эти минуты на много-много лет — пригласить куратора безопасности Гирты, попить вина с печеньем на полуразрушенном бастионе. В этом городе даже Августу такое не под силу.

Молодой кавалер, опрятный юноша шестнадцати лет со светлыми волосами, собранными в сложный модный пучок и в бело-голубой мантии цветов принцессы Вероники, проводил Вертуру и Марису в их комнату. Дворец стоял на скале и многие комнаты для гостей были устроены ниже уровня парка, смотрели окнами с высоты отвесного склона на крыши и улицы южных районов Гирты. Но детектив нисколько не был против — совсем наоборот, столь скромный по герцогским меркам и королевский по меркам, его, Вертуры, прием настолько смутил его, что он едва не начал расшаркиваться, извиняться и заискивать перед юным пажом принцессы.