Виктор Адаменко - На последней странице

— Постой, отдохни, — перебил ученый. — Да будет тебе известно, что я долгие годы изучаю жизнь леммингов. И мне ясно все, кроме одного.

— Чего именно?

— Не могу понять, — признался ученый, — почему вы, лемминги, вдруг срываетесь с места и топитесь в море.

— Забавно, — сказал лемминг. — А мне как раз не ясно, почему вы, люди, этого не делаете.

Перевел с английского В. Баканов

Создал я себе «электронного оракула» и спросил его:

— Где мне найти свое счастье? Электронный помощник молчал. Капала вода на кухне, словно считала секунды. Было тихо и скучно. Хоть бы кто позвонил. Или сосед постучался. Или, еще лучше — одинокая соседка, что жила напротив, Татьяна Васильевна. Она часто приходит с просьбой что-нибудь починить.

Вообще мне страшно не повезло в жизни. В книжках — о ком только не читал! О Джульетте, например. Была, говорят, такая, раз увидела — и кончено. А на меня сколькие глядели, и хоть бы одна захворала…

— Говори, где мне искать свое счастье? Сколько можно просить?

Тишина давила многозвучием панельного дома. Ветер шумел в вентиляционном колодце.

— Имей совесть!..

— Ладно, — сказала машина. — Иди и встретишь.

— Куда?

— Иди и встретишь.

— Вот заладила, — разозлился я. Стукнул ее по матово поблескивающему боку. — Говори, где мое счастье?

— Иди и встретишь…

И тут меня осенило. Счастье — это ведь абстрактное понятие, потому машина и не дает вразумительного ответа. Но она — мудрейшая прорицательница, — вероятно, предвидит, абстрактные возможности абстрактных понятий. Вероятно, она знает, что если я сейчас выйду из дома, то найду то, что ищу.

Что я ищу? А что может искать холостяк, которому осточертело одиночество? Не алмазы же в каменных пещерах и не шумное бремя славы. Холостяк ищет тишины и уединения. Только чтобы это уединение не было одиноким.

И я пошел. Был вечер. Луна светила вовсю, высекала искры из тротуара. Я остановился и загадал: которая первая пройдет, та и моя.

Но первая прошла не одна, а под руку с таким здоровым парнем, что я сразу решил ждать вторую.

Второй оказалась старуха с собачкой. Я уж совсем было отчаялся, но тут увидел Ее. Она не шла — плыла над тротуаром, словно невесомая, не ступала — цокала каблучками. И главное — глядела на меня.

— Здравствуйте!

Она почему-то удивленно пожала плечами.

— А я вас жду.

— Меня?..

— Машина сказала, что вы — мое счастье.

— Она ошиблась, — усмехнулась девушка.

— Машины никогда не ошибаются…

Я шел за ней следом и молол обычную в таких случаях чепуху — о кибернетике, о телепатии, а больше о погоде.

На остановке автобуса стояла соседка Татьяна Васильевна с тяжелыми авоськами в руках.

— Вы мне не поможете? — попросила она.

Но мое счастье шагало мимо.

— Извините, мне некогда, — сказал я и помчался догонять свою судьбу.

На перекрестке девушка остановилась, помахала рукой какому-то парню в спортивной куртке. И они ушли, затерялись в редкой толпе вечернего города. А я пошел домой, горя желанием «побеседовать» со своим «оракулом» с глазу на глаз.

«Ну погоди, пересчитаю тебе транзисторы, — злился я. — Ты у меня узнаешь, почем дюжина клемм!»

— Так где моё, счастье? — ехидно спросил я машину, засовывая руку под щиток к ее тонкопроводному конденсатору.

— На лестнице, — невозмутимо ответила машина.

— На какой? Номер дома, этажность?.. Теперь ты мне все скажешь.

— Думаю, что на лестнице, — уточнила машина.

— Ага! Ну подумай, подумай!..

— Речь может идти лишь о вероятности. Чтобы знать точно, нужно тебе навсегда включиться в меня. И всем девушкам тоже.

— О черт! Но мне надоело, понимаешь?! Все один да один. Пошевели же мозгами!..

— Посмотри же на лестнице, — в тон ответила машина.

Я послушался, вышел на лестничную площадку и нос к носу столкнулся с соседкой Татьяной Васильевной. С авоськами…

Прилетел я с 87-й станции. Двадцать с лишним лет изнурительной каждодневной работы давали себя знать. Конечно, карманы мои были набиты кредитками. Но разве могли эти чертовы бумажки убрать седину в моих висках, морщины у глаз, легкую хромоту и полную опустошенность? Да и могли ли они заставить меня забыть частые землетрясения, взрывы вулканов, потоки лавы и все застилающий пепел на той проклятой 87-й?

До чего мне осточертел режим этой ненавистной планеты! Я устал каждый день выходить на дежурство, не уверенный в том, что вернусь в наш бронированный бункер. Но это была работа, пусть и чрезмерно напряженная, но нужная…

Все эти мысли роились в моей голове, когда я твердо направил свои стопы к ближайшему бару. Толкнув дверь, я неожиданно увидел Джима, того самого Джима, с которым когда-то, как говорится, «сидели за одной партой». Его ставшее неимоверно тучным тело свисало с табуретки, и, если бы не вечно тоскливые глаза, какие бывают у собаки, потерявшей хозяина, и легкое заикание, когда он обращался к бармену за очередной порцией пива, я бы наверняка не узнал его.

Но это был именно Джим, и спора быть не могло. Мою радость может понять лишь тот, кто, как и я, не видел Землю около четверти века и поэтому растерял всех своих прежних знакомых.

— Привет, Джим, — выкрикнул я, все же боясь, что ошибся.

Он повернул ко мне свое массивное оплывшее лицо, долго всматривался в меня, а потом вдруг совсем по-мальчишески резво, как будто не прошло этих двадцати с лишним лет, вскочил с табуретки и тут же навалился на меня сбоим грузным телом.

— Джордж, родной! А ведь я думал, что ты давно погиб на этой злосчастной 87-й станции, — пыхтел он, дыша на меня отличным черным пивом, о котором мы на этой «злосчастной» не могли мечтать. — И выглядишь ты прекрасно. Все так же подтянут и бодр в отличие от меня, разве что только немного поседел.

— Сам понимаешь, годы есть годы. — Я смотрел на своего бывшего школьного друга, прекрасно понимая, что, несмотря на все свои перипетии, выгляжу куда моложе его. — лучше скажи, что с тобой-то произошло? Надо же, ты и пиво. Никогда бы ни за что не поверил. Ведь ты даже после выпускных экзаменов отказался плть его вместе с нами. Да и когда меня провожали, ты был стоек. Ведь ты же раньше терпеть его не мог.

— Раньше, раньше… И ты бы его пил, как я, черт возьми, — сказал Джим, вытирая платком потное лицо. — Если бы жить хотел. Поверь, пил бы как миленький почем зря.

Я удивленно поднял брови, еще не понимая, что он имеет в виду.

— Ты что же, дорогой, думаешь, вам только трудно бывает? Посмотрел бы я на тебя, если бы у тебя в лаборатории сразу три плазмотрона подряд рвануло. Конечно, может быть, ты и крепче, но у меня сердце сдало сразу. Наверно, так бы и помер от всех этих неприятностей, если бы не Майк. Ты наверняка помнишь его, рыжий такой, заумный. Теперь крупнейший медик. Вот он-то и посоветовал тогда к мотору моему, то есть к сердцу, стимулятор поставить. Знаешь, штуковина такая с проводками. Под кожу ее вшивают и к сердцу подсоединяют, чтобы оно лучше работало, я было послал Майка — какие уж там стимуляторы, когда я и уколов-то всю жизнь боялся. А тут тебя каждые пять лет резать будут, чтобы заменить какую-то идиотскую батарейку, без которой этот проклятый аппарат работать не будет.