Виктор Адаменко - На последней странице

«Совсем заработалась!» — с досадой подумала она, в то же время безуспешно пытаясь восстановить в памяти непостижимо прекрасные звуки, рожденные капризом фантазии.

По случайности бланк вместо мусорной корзины попал в архив.

Умер отец Риты, так и не осуществив мечту о выдающемся потомке. Спустя много лет умерла сама Рита, став перед этим мамой, бабушкой и прабабушкой плеяды очаровательных малышей. А наука все двигалась и двигалась…

Отшумели споры о внеземных цивилизациях: академик Славский, неопровержимо доказавший их существование, затем еще более неопровержимо доказал, что мы одиноки во Вселенной.

И все это время испорченный бланк лежал в архиве. Там его и обнаружил аспирант Уточкин, которого все, включая научного руководителя, считали абсолютно неспособным к науке. Так, собственно, и было. Способный человек, безусловно, не обратил бы внимания на бланк, покрытый бессмысленными каракулями. А Уточкин обратил и вопреки логике и строгим инструкциям о порядке расходования машинного времени ввел никудышный бланк в чрево анализирующего компьютера.

И услышал:

«Люди Земли! Мы обращаемся к вам из звездного далека на единственном языке, идущем от сердца к сердцу — языке музыки…»

— А знаешь, Коля, мне все это надоело. В конце концов, сколько можно? Уже двести лет работают наши мастерские. А закон открыт черт знает когда. И до сих пор мы энергию переводим. А зачем? Ну, решил Совет. Ну и что? Когда он собирался, тот Совет?! За двести лет столько изменилось! Нет, ты как знаешь, а я в Информцентр доложу, что считаю нашу работу бесполезной. Вон вчера еще один приволокся. И коробку с собой притащил. Я его в музей направляю, а он мне я и так все знаю, там аналогов нет! У меня, говорит, другой принцип! А я ему — мало ли что, осмотрите коллекцию, как положено! Ну, он и пошел. Полчаса проболтался там для проформы, потом является. Регистрируйте, говорит, молодой человек. И схему мне подкладывает. А в коробке у него собрано уже, значит. Ну, я ему объясняю, что мы у изобретателей аппараты не берем, а собираем сами по описанию и чертежам. Чтобы не подсунули замаскированных батарей каких-нибудь. Или там реакторов. Хотя реактор такой величины — это тоже… Ну, он повздыхал. Долго, говорит, ваш эксперимент протянется? Дня три, говорю, протянется. Соберут роботы за три часа, а три дня конструкция должна пробыть в рабочем режиме. Большинство за это время останавливается. Одна только целый месяц продержалась. Да и с ней все ясно было через три дня — выход энергии закономерно снижался. Ваша, говорю, часов шесть прокрутится. Тут он на меня глазами как сверкнет! Молча развернулся и пошел. У выхода говорит — ровно через три дня приду, раньше и не тревожьте. Номер, говорит, на обороте. И точно, на обороте схемы, кроме личного номера, еще и номер ин-телекса. Я ради интереса проверил по справочной — знаешь, кто он такой? Из Михайловского института, сектор нервных болезней, группа навязчивых состояний. От общения с ними сам, видать, того… Ладно, пойду гляну, как его коробка крутится. Уже стала небось…

— Слышь, Коля! А я что говорил?! Ровно пять часов пятьдесят шесть минут продержалась. А сейчас как вкопанная… Нет, ты как хочешь, а я в Информцентр напишу… Вот только в музей эту коробку выволоку. Там для нее и место приготовлено — серия МНВ номер 534397. Сейчас я ее…

— К-коля! Эта штука — серия МНВ номер 534397 — работает! Н-нет, она-то не крутится… Все остальные м-механиз-мы и ап-параты — весь музей — заработали! Ох и грохот стоит! Сам знаю, п-проверил. Ни малейшего снижения. Хотел бы я теперь посмотреть на того, кто первый сказал, что вечный двигатель невозможен!!!

Перед самой зарей к нашему берегу пришел ветер.

Воздух здесь плотнее земного, и ветер плыл медленно, волнами. Мы закрыли вход в палатку, чтобы не нанесло песка, и, взявшись за руки, побрели по берегу. Мы никуда не спешили, и все нам было в радость. И море, которое не сумел разбудить даже этот нахальный ветер, и спелые вишни звезд, рассыпанные в небе…

Не успели мы сделать и десяти шагов, как вдруг полыхнуло голубое пламя, что-то хрюкнуло, и на песок упала с неба капсула нуль-транспортировки. Точно такая же, как наша, только вся побитая и в заплатах.

Нескладный седой человек осторожно выбрался из люка, одернул на себе желтую куртку. Затем бросил на нас отсутствующий взгляд и поставил на песок мольберт.

— Неужели ему мало места? — рассердилась Наташа. — Я скажу, что мы из карантинной инспекции, и прогоню этого ожившего динозавра.

Она решительно ступила вперед, но, приглядевшись к медному от загара лицу старика, даже руками всплеснула от восторга.

— Это же Удача, Андрей! — прошептала Наташа.

«Удача? — подумал я, еще не вполне веря Наташе. — Как же так? Ребята его давно похоронили, а курилка-то жив! Вот повезло нам…»

Я и раньше был наслышан об Удаче. Да и найдется ли землянин, не знающий о чудаке-художнике, который всю жизнь ищет самый прекрасный рассвет во Вселенной? О нем ходило множество легенд. Одну я запомнил еще со школы: рассказывали, что разумных «химер» с Водолея впервые обнаружили… на картине Удачи.

Настоящего его имени никто не помнил. Не знаю почему, но все пилоты, кому удавалось застать Удачу за работой, когда он ловит миг рождения зари, в один голос утверждают: после этого им всегда везло…

Я вспомнил вчерашний вечер.

На туристической Базе-7 меня поразила невиданной экспрессией роспись на стене. На фреске был изображен седой старик с летящими волосами. Хохоча, он удерживал и не мог удержать в руках охапку солнц. Разноцветные и стремительные, они разлетались в разные стороны, выскальзывали — я буквально почувствовал это! — из рук, словно шарики ртути. В основание фрески кто-то воткнул традиционный знак скорби — черный и как будто железный на вид цветок одной из планет созвездия Козерога.

Заметив, что я разглядываю роспись, начальник базы сказал мне:

— Это Удача. Побывал на сотнях планет и утверждает, что совершенство не имеет предела.

— Но почему здесь этот цветок? — спросил я.

Лицо начальника базы омрачилось.

— Нет уже Удачи. Больше года… Говорили, что он погиб или возле Про-циона, или в созвездии Гончих Псов.

Это было вчера. А сегодня…

Из моря рождалось оранжевое солнце.

Удача рисовал быстро, иногда отходил от мольберта, запрокидывал голову и тогда становился очень похожим на свой портрет. Он писал — в который уже раз? — таинство игры света и тени, немыслимо широкие разливы цвета — от бело-розового до фиолетового, утреннее раскрепощение природы от тьмы и сна.