Ларри Нивен - Защитник. Рука закона

Потихоньку стали выявляться результаты нашей деятельности.

Мортимер Линкольн, он же Энтони Тиллер, не посещал «Мидгард» в тот вечер, когда попытался убить меня. Он ужинал один, в квартире, заказав еду на коммунальной кухне. Это означало, что сам он не мог следить за Чемберсом.

Никаких признаков того, что кто-то скрывается за Холденом Чемберсом или за кем-либо из других мерзлявчиковых наследников, будь они широко известны или напротив, мы не обнаружили. Но имелось одно общее исключение. Репортеры. Мерзлявчико-наследниками неуклонно и безо всякого смущения интересовались средства общественной информации. Приоритет тут определялся суммами наследства. Мы столкнулись с разочаровывающей гипотезой: потенциальные похитители проводили все время глядя в ящик и предоставляя массмедиа слежку за жертвами. Могла ли тут крыться более тесная связь?

Мы начали проверять телестудии.

В середине февраля я вызвал Холдена Чемберса и проверил, не стоит ли на нем незаконный трассер. Это был шаг отчаяния. Органлеггеры не пользуются такими вещами. Они специализируются на медицине. Наш собственный трассер по-прежнему работал и был на нем единственным. Чемберс был, мягко говоря, недоволен — мы оторвали его от подготовки к внутрисеместровому экзамену.

Мы ухитрились проверить еще троих из верхней дюжины, когда они проходили медицинское обследование. Безрезультатно.

Наши проверки телестудий дали мизерные результаты. «Кларк и Нэш» прогоняли через Эн-би-эй немало рекламных роликов. Прочие рекламные фирмы могли подобным же образом оказывать влияние на другие студии, передающие станции и кассетные журналы новостей. Но мы-то разыскивали репортеров, возникших ниоткуда, с выдуманным или несуществующим прошлым. Экс-органлеггеры на новой работе. Мы никого не нашли.

Как-то в свободный полдень я позвонил в институт Меннинджера. Шарлотта Чемберс по-прежнему пребывала в ступоре.

— Я пригласил поработать со мной Лаундеса из Нью-Йорка, — рассказывал мне Хартман. — У него голос точно как ваш и большой опыт. Шарлотта пока не реагировала. Мы вот думаем: может, дело в том, как вы разговаривали?

— Вы имеете в виду акцент? У меня канзасский выговор с примесью западнобережного и поясникового.

— Нет, Лаундес это перенял. Я говорил о сленге органлеггеров.

— Да, я его использую. Плохая привычка.

— Вот, может быть, в этом все дело. — Он поморщился. — Но для нас это не годится. Может так сильно ее напугать, что она полностью уйдет в себя.

— Она там уже сейчас. Я бы рискнул.

— Вы не психиатр, — возразил он.

Я отключился и задумался. Всюду только отрицательные результаты.

Шипящий звук я не расслышал, пока тот не раздался совсем неподалеку. Тогда я поднял голову. Через дверь скользило в комнату парящее кресло Лукаса Гарнера. Поглядев на меня, он спросил:

— Почему ты такой мрачный?

— Из-за ерунды. Ерунды, получаемой нами вместо результатов.

— Угу… — Он дал креслу опуститься. — Стало быть, Тиллер-киллер не имел никакого специального задания.

— Это же все разрушает, разве нет? Я построил слишком далекую экстраполяцию на основе двух лучей зеленого света. Один бывший органлеггер пытается продырявить одного агента АРМ, а мы на основе этого расходуем десятки тысяч человеко-часов и семьдесят-восемьдесят часов компьютерного времени. Если им нужно, чтобы мы увязли в этом деле, они бы не придумали ничего лучшего.

— Боюсь, ты воспримешь как личное оскорбление гипотезу, будто Тиллер стрелял в тебя просто потому, что ты ему не понравился.

Я принужденно рассмеялся.

— Вот так-то лучше. А теперь кончай страдать по этому поводу. Сам знаешь, что такое работа на ногах. В этот раз мы приложили чрезмерные усилия потому лишь, что ставки были высоки. Окажись наша версия верной, сколько органлеггеров было бы замешано в деле! Мы получили бы шанс замести всех. Но если не получилось, чего ж переживать?

— А второй законопроект о замораживании? — спросил я, словно он сам не знал об этом.

— Да исполнится воля народа.

— В цензуру народ! Они убивают этих покойников второй раз!

Гарнер состроил странную гримасу.

— Что тут смешного? — спросил я.

Он расхохотался. Это было дико — как если бы курица звала на помощь.

— Цензура. Пик. Это не ругательства. Это были эвфемизмы. В книгах и телепередачах ими заменяли недозволенные слова.

Я пожал плечами:

— Слова — штука странная. Раз уж так подходить, «проклятие» было в теологии специальным термином.

— Я знаю. Но все равно звучит смешно. Когда ты говоришь «пик» и «цензура», это портит твой мужественный облик.

— В цензуру мой облик. Что будем делать с мерзлявчиковыми наследниками? Снимем наблюдение?

— Нет. На кону уже слишком много. — Гарнер задумчиво смотрел на голую стену моего кабинета. — Разве не замечательно будет, если мы убедим десять миллиардов человек использовать протезы вместо трансплантатов?

Моя правая рука, мой левый глаз источали вину. Я проговорил:

— Протезы не способны ощущать. Возможно, я бы привык к искусственной руке… — Ко всем чертям, у меня ведь была возможность выбора! — …Но глаз? Люк, предположим, что тебе можно было бы пришить новые ноги. Ты бы их не принял?

— О, дорогой мой, лучше не задавай таких вопросов, — произнес он ядовито.

— Извини. Вопрос снимается.

Говорить с ним о таких вещах было неприлично. Он задумался над моими словами, которых просто не мог пропустить мимо ушей.

— Ты зашел по какому-то конкретному поводу? — спросил я.

Люк встрепенулся:

— Да. У меня сложилось впечатление, что ты воспринимаешь случившееся как личный провал. Я зашел ободрить тебя.

Мы расхохотались.

— Послушай, — сказал он, — есть вещи куда хуже, чем банки органов. Когда я был молод — в твоем возрасте, сынок, — было почти невозможно осудить человека за тяжкое преступление. Даже пожизненные заключения таковыми на деле не являлись. Психология и психиатрия тогда занимались лечением преступников и возвращением их в общество. Верховный суд Соединенных Штатов едва не объявил смертные приговоры неконституционными.

— Звучит изумительно. И чем же все это кончилось?

— Наступило настоящее царство террора. Убивали очень часто. А между тем техника трансплантации все улучшалась и улучшалась. В конце концов штат Вермонт объявил отправку органов в банки официальным способом казни. Эту идею подхватили дьявольски быстро.

— Да. — Я припомнил курс истории.

— Сейчас у нас нет даже тюрем. Банки органов всегда полупусты. Как только ООН вводит смертную казнь за то или иное преступление, люди практически перестают его совершать. Что совершенно естественно.

— И потому у нас караются смертью деторождение без лицензии, махинации с подоходным налогом, слишком частый проезд на красный свет. Люк, я видел, что делают с людьми голосования за все новые казни. Люди теряют уважение к жизни.