Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Замолчи! — прервал его я. — Ничего не делал, Доменика честная и благодетельная женщина. Не смей оскорблять её и думать о ней плохо.

— Ты что? Я вовсе и не думал её осуждать! Но кардинал… прости, тот ещё негодяй был. В Капелле все перекрестились после его ухода.

— Как бы то ни было, моей заслуги во всём вышеперечисленном нет. Только одни проблемы из-за меня.

— Не говори так. Доменике повезло несказанно, ведь она скоро станет княгиней, будет блистать при дворе в роскошных платьях. Знал бы ты, как они ей нравятся!

«Эх, Стефано, знал бы ты, при каких условиях, — с горечью подумал я, ничего не сказав в ответ. — Да я просто последний негодяй, безрассудный деспот, для которого наследник оказался важнее интересов любимой. О, Доменика, прости меня за этот поступок! Я до конца жизни буду виноват перед тобой!»

— Кстати, Алессандро, — вдруг перевёл тему Стефано. — А кто такой Шимпанзе? Француз какой-то, да?

Пожалуй, это была единственная смешная реплика не то, что за весь день, но за всё время пребывания в Тоскане, где меня давно уже заела «зелёная» тоска.

Дальнейший день был посвящён восстановлению после вчерашнего мероприятия. Пётр Иванович только один раз вышел во двор, где вылил на себя ведро ледяной воды, а заодно сделал выговор Кузьме за то, что тот купил во Флоренции по дешёвке некачественное вино, от которого «в голове шумит», после чего до самого обеда закрылся у себя в комнате. Наверное, читал покаянный канон. Всё-таки, интересный человек, ничего не скажешь.

Стефано тоже долго приходил в себя, дрожащей рукой вливая в себя один за другим стаканы с ягодным морсом, а я хлебал прямо из чайника холодный травяной чай, пытаясь погасить пожар в желудке, что удавалось плохо.

Паолина что-то стряпала на кухне вместе с Осипом, и мы не стали им мешать. Хотя, по правде сказать, я уже начал беспокоиться за мнимую сестру и её возлюбленного. Как бы их отношения не закончились семейной драмой. Я отчасти предполагал, чем бы всё закончилось, узнай Пётр Иванович об отношениях дочери с парнем из прислуги. В лучшем случае высек бы прутьями, а в худшем — поступил, как двадцать лет назад с назойливым поклонником своей жены, вздёрнув беднягу на высоком тополе. Об этом мне как-то раз брякнул Кузьма, когда я осторожно уточнил у него, насколько серьёзным является угроза засолить меня в бочке. После рассказанного я окончательно потерял весь интерес перечить и огрызаться.

Доменика же в своей комнате распевалась за спинеттино, а затем, скорее всего, занималась правкой партитуры, и я решил не мешать ей. Репетиция оперы с замечательным названием «Алессандро» (нет, это не про меня, а про Александра Македонского) шла полным ходом уже около месяца. Стефано и Паолина прекрасно справлялись с партиями индийского царя и царицы, хотя и немного комплексовали, поскольку первый считал себя чисто хоровым певцом, а в случае второй роль сыграли римские стереотипы. Роль Александра досталась, конечно же завалящему тёзке, то есть мне. Признаюсь, партия была для меня очень сложная, и я, с вероятностью сто процентов, не справился бы с ней, если бы не ежедневные репетиции под руководством Доменики — самого вредного и дотошного педагога, с которым я когда-либо имел дело.

Часам к трём после полудня мы собрались в обеденной зале. Никто из девушек не задавал нам вопросов, должно быть, они всё понимали и не хотели показаться бестактными. За столом Доменика обсуждала с Паолиной театральные костюмы к своей будущей опере, Пётр Иванович — вот, что значит железная выдержка! — как ни в чём не бывало, словно ничего не произошло, с каменным лицом рассказывал что-то на отвлечённую тему. Нет, не потому, что ему нечего было сказать, а по той причине, что многое из того, что он поведал мне по дороге из Милана и Венеции, не предназначено для нежных девичьих ушей. Поэтому вместо красочных и поистине жестоких и страшных рассказов о Полтавской битве пришлось слушать не менее увлекательную лекцию о различных видах кораблей. Мы же со Стефано были совершенно не в состоянии поддержать разговор: похмелье временно забрало у программиста и математика последние мозги. Надо сказать, вид у нас троих был ещё тот — красные носы, мешки под глазами, отёкшие веки и нависшие брови. Даже тройной слой пудры не помог.

Когда я немного пришёл в себя, моя возлюбленная пришла ко мне в комнату заниматься музыкой. Я сидел в кресле, тупо уставившись в стенку, когда Доменика молча подошла ко мне и, поставив спинеттино на письменный стол, обняла меня за плечи, а я с наслаждением поцеловал пушистую прядь её медно-золотистых волос.

— Почему ты не спрашиваешь, где в итоге я нашёл Стефано? — ничего не выражающим голосом спросил я.

— Какая теперь разница. Нашёлся, и слава Богу, — отвечала Доменика. — Давай заниматься, надо поддерживать себя в форме.

Голос с похмелья звучал тускло, настроение было плохое — шутка ли, такой удар по печени! Поэтому я почти полурока проворчал, будучи недовольным то одним, то другим:

— Доменика, почему мы каждый раз поём разные произведения? Таким образом я никогда не научусь петь! Известно же из курса машинного обучения, что нейронная сеть обучается на некоторой заданной выборке данных.

— Так, ты меня учить собираешься? — вспыхнула от негодования Доменика. — Ты собираешься учить преподаванию музыки человека, окончившего одну из лучших консерваторий Италии? Если знаешь, как лучше, то учись и дальше сам.

— Прости, Доменика, я вовсе не хотел тебя обидеть. Да, я не учился в консерватории, но я изучал нейронные сети и методы их обучения. Вот и хочу поделиться с тобой знаниями. Мне кажется, что процесс нашего обучения несколько спонтанный, лишённый структурированности. Смотри, ведь даже у нас, в программировании, проще один раз создать структуру, например, построить дерево, а потом уже не мучиться и использовать то, что есть.

— Знаешь, я чувствую, что всё кончится тем, что я просто тресну тебя этим деревом по голове. А потом ещё и пинком с лестницы, — усмехнулась Доменика.

Но на этом наш конфликт был исчерпан: я просто подошёл к ней сзади и нежно обнял, целуя в ушки и щёчки и шепча, что больше не буду.

— Любимая, я тоже буду скучать по Италии, — тихо сказал ей я, заметив, наконец, грусть в её чистых серо-зелёных глазах.

— Меня не столько огорчает разлука с Родиной, сколько страх перед неизвестностью, — вздохнула Доменика. — Ведь я понятия не имею о стране, в которой мне предстоит жить какое-то время.

— Если тебя это утешит, то я и сам плохо представляю, каковы условия существования в моей стране почти триста лет назад до моего появления на свет, — с горькой усмешкой ответил я. — Но не стоит бояться неизвестности. Мы ведь путешественники, мы должны смотреть в глаза приключениям.