Дэвид Шейфер - Пожиратели облаков [litres]

Ну а на четвертом десятке жизнь их развела. В основном при участии – или, наоборот, безучастии – Марка; он просто перестал цепляться, дав энтропии и обособленности сделать свое дело. На душе было, понятное дело, скверно. Но Марку показалось (и видимо, не без оснований), что именно те душевные качества, что делали Лео привлекательным в студенческие годы – некоторая погруженность в себя, склонность к мрачноватой зауми, – к тридцати шести годам превратили его в скучливого, раздражительного брюзгу. Хочешь быть маниакально-депрессивным? Пожалуйста, твое право. Но если ты при этом еще и имеешь неплохой сторонний доход, то это выглядит уже скорее как кармическая компенсация, и нечего об этом гундеть вслух.

А еще в «Изнанке, явленной наружу» – ближе к концу – фигурировал персонаж вроде Лео, что, конечно же, тоже уязвляло. Марк в своей книге оставлять его не планировал, но редакторам Блинк та глава чем-то приглянулась, и Марку в конечном итоге пришлось пойти на то, чтобы персонаж остался. Ну а настоящего Лео после того, как книга выстрелила, Марк оставил полностью. От следовавших какое-то время звонков он уклонялся, имэйлы даже не открывал.

И вот в определенном смысле он нашел Лео снова.

Полгода назад на конференции креативного менеджмента в Финиксе Марк случайно пересекся со своим знакомым по колледжу, который спросил: «Ты еще не видел блог Лео Крэйна?» При этом интонация у него было такая, будто он хотел сказать: «Парнище, этот блог тебе видеть просто необходимо . Всё брось, но его посмотри». Спустя какое-то время Марк нашел этот блог и понял, отчего посты Лео в самом деле производили такое впечатление. Блог назывался «Делюсь с вами», и ощущение при его прочтении было такое, будто на твоих глазах с полки грохнулась ваза. Местами проза Лео сквозила безумной правдой – такими бывают опрометчивые скоропалительные письма некоторых людей, которых жизнь приперла настолько, что им уже нечего терять. В некоторых местах она ввергала попросту в оторопь. Кое-что из этого безумия Марк стал использовать на своих семинарах по радикальной креативности. За плагиат со своей стороны он не опасался: Лео под своими опусами даже не подписывался, так что идеи в его постах были вполне общедоступны. Да и использовал Марк лишь некоторые из фраз Лео – скажем, «страхи и желания». В своем, подобном истошному воплю, блоге Лео все время распинался насчет желаний и страхов.

В кафе музея игрушек Марк минут десять тщетно пытался подписать Лео открытку. Первая фраза, выведенная ручкой по белому прямоугольнику, далась легко. « Тебе бы этот музей понравился », – начал Марк. Ну а дальше что? Разве в этом суть послания? « Извини, что я изобразил тебя в моей дурацкой книге (?)

Я тут кое-что из твоих постов использую у себя на семинарах (?) Ох и дерьмо все это, правда же (?) Я по тебе скучаю (?) Впечатление такое, будто ты вконец рехнулся (?) А здорово мы с тобой держали весь мир за яйца (?) Я ужасно одинок (?) Я в беде (?) Я потерян, как и ты, только по-своему (?) »

Нет. Поздно уже писать все это. Отчего-то показалось, что вся жизнь состоит единственно из двух фраз: «Еще есть время» и «Уже поздно». Открытку он порвал, а после этого битый час пытался приумножить текст еще хоть несколькими абзацами. Но нить, которую он, казалось, ухватил, куда-то делась. Кому есть дело, что он там запомнил из своего детства? Однажды в старших классах учитель сказал ему: «Если ты не можешь внятно описать, что имеешь в виду, то говоришь ты это лишь для вида». Это было последним значимым откровением, преподанным ему в стенах класса.

Близилось время выдвигаться к Строу. Марк вернулся на квартиру, чтобы привести себя в порядок. На свои сеансы со Строу он всегда стремился являться в безупречной форме. При этом нельзя даже сказать, чтобы Строу детально подмечал, что именно принес ему Марк в тот или иной раз. А «безупречность формы» на самом деле таковой не являлась. Приносил с собой Марк по большей части большую, замысловатую, льстивую ложь.

Вот уже год Марк состоял при Джеймсе Строу тренером по достижению жизненного успеха. Дело, в сущности, несложное: требовалось лишь с глубокомысленной почтительностью выслушивать блуждающие монологи шефа, а затем давать в меру туманное толкование в виде проповеди или притчи, которая бы подтверждала то, о чем Строу и без того уже составил мнение. Сам Строу воспринимал эти сеансы как подлинную терапию и изливался насчет тех душевных стрессов, в которые повергает человека миллиардное состояние. Ясное дело, что творческий отпуск в Лондон был предложен Марку потому, что сам Строу собирался провести в британской столице несколько месяцев и не хотел отпускать от себя тренера чересчур далеко.

Помимо этого, было и еще кое-что. Иной раз после сеанса Строу возил с собой Марка на обед или ужин в какой-нибудь частный клуб или в свой особняк в Мэйфер. По Лондону они перемещались в пуленепробиваемом «Бентли» Строу с мотоциклетным эскортом. На прошлой неделе после ленча, как-то незаметно переросшего в попойку, Строу отвез Марка на Джермин-стрит к своему галантерейщику и заказал для своего тренера двенадцать выходных сорочек в цветовой гамме от белых до кремовых, все до одной с двойными манжетами и воротниками с петельками, в которые за галстуком, скрепляя уголки, продевались особые серебряные заколки гантельками.

Вымытый, выбритый, надушенный и подкрепленный для бодрости дозой размельченного риталина, Марк снова вышел из квартиры. Ему нравилось пересекать Лондон на метро, особенно в хорошем настроении. В такие дни он с наслаждением чувствовал, как его несет среди людского потока, и само это ощущение придавало оттенок приятной анонимности (вот уж действительно листок, несомый бурным ручьем). Чувствовал он и подспудную связь с потными стоящими пассажирами – девушкой-подростком, в угоду сексапильности носящей свою школьную форму нарочито в обтяжку; учтивым индусом, клекочущую речь которого разобрать можно лишь с трудом.

Но сейчас, несмотря на риталин, настроение у Марка было кислым. И огибая стаю туристов, шумно осаждающих на станции билетный автомат, он в душе искренне ими возмущался; сейчас бы вот взял и персонально упек каждого в ГУЛАГ просто за то, что они перегородили дорогу. Ишь, столпились, задастые кряквы. Сейчас Марк ощущал себя не листиком в потоке, а скорее камнем, бултыхнувшим в темный пруд. Здесь нет места гуманизму, потому что каждый в этом мире сам за себя, и, как ни крути, никуда от этого не деться.

– Насчет чилийцев ты, кстати, был прав, – сказал Строу вслед за тем, как они приняли свои классические медитативные позы (Строу горизонтально, на диванчике, а Марк в кресле Имса [30] Кресло с подголовником и отдельной подставкой для ног. , лицом несколько в сторону). – Я в том смысле, что не надо было мне затевать с этой шайкой бизнес. Отвратный народ эти чилийцы.