Дэвид Шейфер - Пожиратели облаков [litres]

На выходе из паба, недооценив степень своего опьянения, Марк случайно задел пару выпивох, курящих возле двери.

– Ой, извините, – автоматом вырвалось у Марка.

Но одному из них этого показалось недостаточно. Мутно оглядев Марка с ног до головы и решив, что он, видимо, слабак, он процедил:

– Ты, мля, голубятня америкосовская, ща башку тебе проломлю.

Говорил он с тяжелым акцентом и при этом зловеще улыбался, так что смысла его слов Марк сперва и не понял. Но когда пьянчуга подался ближе, на его лице стал виден шрам, придающий словам вескость. Приятель пытался его сдержать.

– Шарь давай отсюда, – рыкнул он Марку. – Не видишь, человек на грудь принял.

И Марк быстренько убрался. Те двое, может быть, просто выеживались, и все-таки спину льдистым душиком окатил страх, а вслед за тем душной волной обдал стыд за свою физическую трусость. «Голубятня» – это, конечно же, «гомик»? Эх, жаль, не было рядом Уоллеса из Вайоминга – однокашника по Гарварду, парняги размером с медведя, забористо поносившего по кабакам всяких там «спермоглотов-залупочесов» упоенным рыком парня из глубинки, – вот уж кто, помнится, обожал подначивать противников к барным дракам, в которых Уоллесу не было равных. В одиночку он смело укладывал двоих.

Тот забулдыга что, чуял, что Марка можно испугать? Знал нутром, что он завибрирует? Хотя чем тут возразишь. Шарм и игра слов – вот, пожалуй, и весь арсенал, что имелся на вооружении у Марка, а они в ближнем бою едва ли пригодны.

Как-то в детстве, когда Марк играл в доме своего друга в машинки, он случайно заслышал, как отец друга, бригадир-строитель, назвал папу Марка «волокитой». «Хэнк, перестань сейчас же!» – бдительно возвысила голос мама друга так, что Марк уже тогда, несмотря на малолетство, понял: обвинение это не беспочвенное. И с той поры оно не давало ему покоя.

Марк поравнялся с киоском торговца шаурмой, где рядом на вынос продавалось спиртное. Но точка была уже закрыта. Поэтому Марк зашел в паб с черными дверями, блестящими, как надраенные башмаки. Для успешного сна не хватало выпитого. Именно в этом баре Марк познакомился с парнем, который дал ему номерок дилера, доставляющего на велосипеде наркотики. Осушив возле стойки пинту, Марк послал на нужный номер эсэмэс с коротким кодом, который парень накорябал ему на пивном костере. «Сардины» значит «гашик», «селедка» – «кокс», «лосось» – «герыч». В «селедке» у Марка нужды не было – риталин пронимает, пожалуй, и получше; «лосося» употреблять все же как-то боязно. Поэтому Марк заказал «сардины». Двадцать один грамм (книга все-таки сама собой не напишется).

Путь домой оказался более заковырист, чем он ожидал. Нюансы навигации. Видимо, один из тех «десяти шагов к успеху» должен звучать так: « Четко отслеживайте маршрут от паба к дому ». Марк бродил уже час, безнадежно заплутав и находясь где-то в четверти мили от того места, куда рассчитывал попасть. Вот Шипсхед-лейн, вот тупик Минс-Пай, но где же его улица, язви ее? В какой-то момент он оказался за неким подобием древнеримской дороги, на которую выходили гаражи. Ныли и свиристели в безлунной ночи пневматические гайковерты; сполохи прерывистого света вырывались из полуоткрытых складских дверей – деревянных, в три метра высотой. Из одной громко кричали какие-то люди на совершенно непонятном языке. Позже Марк уперся в канал и склонился сверху разглядеть, что там плещется рядом с бочкой из-под солярки в желтоватом пенистом водовороте на сальной поверхности канала. Оказалось, раздувшийся труп питбуля – глаза как плошки, разбухший язык высунут. Иной бы, может, запаниковал от вида кружащего в грязном водовороте питбуля с окаменелыми плошками глаз или же от того, что безнадежно запутался вначале из тщеславия, затем из-за жадности. Но Марк не паниковал ни от того ни от другого. Он просто двинулся обратным ходом к последней узнаваемой точке, а там принял решение и по азимуту, гирляндой улиц и проулков, наконец вышел в конец своей собственной. Уф-ф.

С первого по десятый шаг неизменно было, есть и будет: Никогда не сдавайтесь . Следующие десять секунд на крыльце квартиры прошли в нашаривании по карманам ключей, пока в голове не возник кристально-ясный образ: кольцо с тремя ключами, оставленное на стойке последнего паба.

Но нет: аллилуйя! Они были здесь, в потайном кармашке, который портной примастрячил ему изнутри к коричневому костюмному пиджаку. Снизу слева. Три на четыре, с горизонтальной планочкой. Ключи послушно выпали в ладонь. Марк открыл наружную дверь, запер ее за собой. Но на лестнице свет почему-то не зажегся. Марк нашарил зажигалку и стал подниматься по крутым ступеням, как какой-нибудь египтолог, освещая себе путь тусклым мерцанием слабенького огонька зажигалки; левая рука скользила по шероховатости кирпично-каменной кладки стен.

Он видел ее всего раз, но видел. Свою мертворожденную сестру. Ее держала мама, а маму удерживал отец. Марка он в приемном покое устроил на пластмассовом стуле и велел ждать. Но Марк заслышал сдавленные рыдания матери; любовь в нем пересилила страх, и он нырнул в комнату. Отца память запечатлела в шляпе. В мягкой фетровой или котелком? Да нет, маловероятно. Такие шляпы он носил, но не при таких же обстоятельствах?

Младенец был сухой, лиловенький и безмолвный: он умер до рождения. Отец хотел было услать сына из комнаты, но мама воспротивилась:

– Не надо, пускай останется.

И он на секунду ухватил крохотную ладошку сестренки, а мамина рука легла поверх его. Однажды Марка спросили, видел ли он когда-нибудь призрака. Он ответил, что нет, хотя мог бы сказать, что да.

После собеседования с доктором Лео из одноместки приемного отделения переместили в более спартанскую обстановку мужского крыла, где пациенты обитали в двухместных палатах. Двухместка, куда определили Лео, напоминала номер небольшого, средней руки мотеля – серо-коричневый палас, деревянный ламинат. Соседом по палате оказался мужчина лет под пятьдесят, внешне напоминающий меланхоличного Мефистофеля (бородка такая же козлиная). Звали его совершенно невероятно: Джеймс Дин [34] Джеймс Байрон Дин (1931–1955) – голливудская суперзвезда 1950-х. . Лео сразу же приглянулось то, что сосед нисколько не сотрясал воздух дребезжанием насчет того, где здесь чья тумбочка и как устроен душ.

В первый вечер Лео не покидал палаты, а Джеймс не лез ему на глаза. Ужин Лео пропустил из смятения: он не готов был объяснять причину, по которой сюда угодил. И вообще в душе он надеялся, что к концу недели его отсюда выпустят. С ужина Джеймс вернулся с двумя блюдцами – сверху и снизу, – между которыми умещалась примятая порция рисового пудинга. Ее он протянул Лео, как букетик на школьном балу.