Сергей Че - На закат от Мангазеи [СИ]

На палубе остались пегобородый переговорщик, двое сумрачных поморцев, татарин и молодой вятич с блеклыми хитроватыми глазами.

— Лучшие из лучших, воевода, — представил сотоварищей пегобородый. — В одиночку могут с парусом на большой воде справиться.

— Так может, одного и хватит?

— Может и хватит, — ухмыльнулся разбой. — Вот только море не спокойно. Как бы чего не вышло.

На море поднимались волны, ветер дул все сильнее, а на горизонте чернели тучи.

— Ладно, — сказал воевода. — А этого почто в подпол не спустили?

Он указал на скорчившегося разбойника, что лежал в луже крови рядом с мачтой. Его развороченная нога торчала под странным углом, напоминая раздувшийся пень.

— Помер он, — вздохнул разбой. — Как выйдем в море, опустим на дно бренные останки. Пусть всеблагой Нум примет его душу в своем подводном царстве.

Он достал из-за пазухи увесистый оберег на плетеном ремешке и приложился к нему губами. Воевода глянул на него презрительно.

— Вроде с виду простой христианский человек, а речи поганые ведешь. Много вас, отступников, развелось.

— Если бог от нас отступается, кто мы такие, чтобы не отступиться от него? Я всю жизнь Христу молился. Пока два года назад ко мне в костромскую деревушку лисовчики польские не нагрянули. Жену снасильничали, горло ей перерезали. И детишкам малым кишки выпустили. Потом насадили их на копья и показали мне. В тот день я Христа проклял.

Кокарев отвернулся от него, перекрестившись.

Конные стрельцы стояли все также, цепью, между лодьей и темнеющим морем. Лошади фыркали, переступали с ноги на ногу. Ветер рвал конские гривы и подолы кафтанов. Воевода Троекуров в сопровождении одного из стрельцов спустился быстрой рысью с холма и подъехал ближе к лодье.

— Может, все-таки пару служивых возьмешь с собой в охрану, — крикнул он Кокареву. — На всякий случай. Или дьяку передашь. Два ствола лишними никогда не бывают.

— Бывают, — ответил тот. — Не беспокойся, Иван Михалыч. Мы без твоих стрельцов справимся.

Троекуров пожал плечами и развернул мерина.

— Ну, тогда прощай, Григорий Иваныч. Не поминай злом.

Он похлопал лошадь по холке и двинулся шагом обратно. Проходящий мимо Хадри низко поклонился ему, но воевода сделал вид, что не заметил самоеда. Хадри пропустил Иринью вперед на сходни, а сам с трудом затащил на лодью объемистый тюк с припасами.

— А где Шубин? — спросил Кокарев.

— К лодке спустился, — ответила Иринья. — Снарягу забирает. Обещал скоро догнать.

— Если задержится, ему придется до нас вплавь добираться, — сказал воевода и кивнул на море.

Только сейчас Макарин заметил, что волны уже подобрались вплотную к стрелецкой цепи. Начинался прилив. Вставший поодаль Троекуров махнул рукой, что-то прокричал стрельцам, и те медленно тронулись в сторону возвышенности.

Иринья, проходя мимо Макарина, посмотрела ему в глаза и прикрыла лицо краем платка почти до переносицы.

— Девка пусть идет в казенку, дверь закроет и без особой необходимости не высовывается, — тихо распорядился воевода. — Не хватало еще, чтобы ее опять какой-нибудь вор узнал. А самоеду дай в руки пару самопалов и пусть с разбоев глаз не сводит. И сам будь настороже.

Макарин кивнул, проводил Иринью до носового помещения, спиной чувствуя ошалелые взгляды пятерых оставшихся разбоев, закрыл за ней скрипучую щелястую дверцу.

— Не место тут бабе, — вкрадчиво проговорил пегобородый, заступив ему дорогу. — Насчет бабы мы не договаривались.

Макарин, не отвечая, отодвинул его ладонью.

— Баба непогоду притягивает, — просипел кто-то из разбоев. — Ты, Сокол, сам глянь на небо, видишь же — Нум ярится, жертву требует. Прямо к морским чертям в лапы сейчас пойдем.

— Ша, братишки, — пегобородый Сокол поднял руку. — Я понимаю ваше негодование и тоже чувствую себя немного обманутым. И уже начинаю жалеть о нашей с тобой сделке, воевода.

Один из разбоев привстал и, кряхтя, вытащил из-за пояса потемневший от времени и холода кинжал. Макарин придвинулся ближе к борту, нащупал ручницу и услышал, как устроившийся на корме Хадри заскрипел колесцом самопала.

Воевода шагнул вперед и усмехнулся.

— Так значит ты и есть тот самый знаменитый атаман Сокол? Гроза купчин и людей промысловых. Казаки мне сказывали, будто ты на приступ, не склоняя головы, идешь. А теперь, стало быть, какой-то юбки испугался.

— Война войной, а морские приметы уважать надо. Одно дело пули, другое дело боги. С богами я не воюю.

— Никто тебя с богами воевать не заставляет. Знай, отмели обходи и дорогу показывай.

— Ты даже не сказал, какую дорогу тебе показывать. Чует мое сердце, не понравится мне эта дорога.

— А это уж не твое дело, Сокол. Через море переправишь, и проваливай. Хоть награда за твою голову и большая, но слово я сдержу.

Атаман недобро прищурился и хотел еще что-то сказать, но тут сквозь ветер донесся чей-то далекий крик.

Хадри вскочил и залопотал по-своему, тыкая пальцем в сторону берега.

Там, сквозь низкорослые заросли продирался и что-то кричал Шубин. Большой тюк со снаряжением цеплялся за корявые ветки, и тащились следом змееподобные вьюны. Шубин выкарабкался на мерзлый песок и понесся широкими скачками к лодье, размахивая свободной рукой. Сгрудившиеся у холма стрельцы встревоженно за ним наблюдали.

Шубин прошлепал по уже прибывшей воде, взлетел по сходням, сбросил тюк на палубу и прохрипел:

— Уходить надо. Быстро.

— Дикари? — догадался Макарин.

— Да. Уже близко.

— Лодья на мели, — сказал воевода. — А прилив только начался.

Шубин бешеными глазами оглядел лодью, ее мачту, оснастку.

— Надо парус ставить. Ветер с берега. Авось поможет.

— Нельзя парус, — сказал Сокол, исподлобья разглядывая Шубина. — На борт завалились. С парусом совсем опрокинемся.

— А ты его, разбой, с одной стороны подымай да боком ставь. И ветер лови. Или тебя учить надо?

Сокол сплюнул, отвернулся и нехотя махнул рукой помощникам.

Макарин подошел к Шубину, который стоял у борта и вглядывался в далекие кустарниковые заросли, туда, где протоки сливались вместе и исчезали за холмом.

— Ты их разглядел? Кто они, знаешь?

Поморец мотнул головой.

— Нет. Лодки у них странные. Никогда таких не видел. Прислушайся.

Макарин замер. Вой ледяного ветра закладывал уши, но даже сквозь него можно было разобрать то стихающий, то нарастающий гул.

— Их много, — сказал Шубин. — Очень.

Сзади оглушительно хлопнул раскрывшийся углом парус. Лодья заскрипела, дернулась, зарываясь глубже в песок.

— Проклятье, так ничего не выйдет, — пробормотал Шубин, одним скачком перемахнул через борт и, увязая в мутных пенистых волнах, побежал к сгрудившимся на берегу стрельцам.