Роберт Маккаммон - Слушатель

— Я могу помочиться прямо тут, — сказал он. Голос его казался приглушенным и каким-то далеким. Он начал возиться со своей ширинкой, но Джинджер придержала его руку и заставила отойти к лесу справа от машины.

— Что за… — начал Джон Партлоу, но слова буквально застряли у него в горле. — Что ты, черт тебя дери, делаешь ?

У него возникло безумное предчувствие, что это некий обманный маневр, нацеленный именно на него, и ему нужно было отреагировать каким-то определенным образом, чтобы дурацкая ловушка захлопнулась. Если слушать здравый смысл, ему следовало прямо сейчас развернуться и броситься бежать по грунтовой дороге, добраться до шоссе и попытаться поймать попутку, чтобы убраться отсюда как можно дальше — если, конечно, чертова пуля .38 калибра не настигнет его раньше…

— Я в порядке, Стелла, — сказал Ханикатт, покачнувшись и схватившись за ствол дерева, чтобы не упасть. Затем он вдруг болезненно застонал. — Что-то оцарапало меня! И я не вижу, куда иду.

— Просто вытащи своего дружка и помочись, тогда мы сможем заняться делом, — сказала ему Джинджер, после чего отпустила его руку и отступила.

— Чтоб я еще раз поехал в Джорджию, — буркнул он в ответ, расстегивая ширинку. Он ошеломленно огляделся, и в свете фар Джону Партлоу показалось, что профиль Ханикатта напоминает того актера, что играл Бэрримора [14] Имеется в виду актёр Фрэд Рэйнем, сыгравший Бэрримора в экранизации «Собаки Баскервилей» в 1921 году. . Вероятно, в молодости он был довольно привлекательным мужчиной. — Где мы? — растерянно спросил док, глядя вверх и словно адресуя этот вопрос звездам.

Джинджер не ответила.

Когда громкий выстрел револьвера прорезал ночь, все насекомые резко замолчали, а Джон Партлоу и сам едва не обмочил штаны. Но когда Ханикатт закричал, схватившись за бок, и упал в подлесок, Джон Партлоу решил, что это какая-то подстава, чтобы втянуть его некую игру, правил которой он пока не понимал.

Когда упавший доктор попытался ползком скрыться в подлеске, Джинджер неспешно вернулась к машине с дымящимся револьвером в руке. Она подошла к багажнику, открыла его и начала шарить внутри, пока не нашла то, что ей было нужно. Она взяла фонарик, повернула его и протянула Джону Партлоу.

— Бери, — скомандовала она. — Пойдем со мной, посветишь мне.

— Я не хочу в этом участвовать, — ответил он дрожащим голосом.

— Серьезно? — ее глаза цвета шампанского оценивающе окинули его взглядом. — Что ж, я собиралась отдать тебе машину, если захочешь, но раз ты вне игры, думаю, она не залежится.

— Машина ? Зачем мне машина?

— Затем, что она новая… почти новая, и бумаги на нее лежат в бардачке, — она замолчала, оглянувшись на Ханикатта. Тот мучительно стонал, пытаясь уползти подальше, Джинджер же оставалась совершенно холодна к его страданиям. Убедившись, что жертва не убежит далеко, она вновь перевела взгляд на «охотника за наживой». — Я считала тебя умным человеком, обладающим всеми нужными качествами для того, чтобы вписать свое имя в эти бумаги. Кстати, как тебя на самом деле зовут?

— Джон Партлоу.

— Брось, от этого имени за версту воняет псевдонимом. Попробуй еще раз.

— Джон Партнер.

— Ха, — тихо усмехнулась она. — Уже ближе, чем первое. И все же давай-ка еще одну попытку?

— Джон Парр.

Некоторое время она молчала, изучающе глядя на него.

— Думаю, что у тебя гораздо больше имен, чем у меня. Я просто буду звать тебя Золотко. Имя на бумагах можешь поставить, какое хочешь. А теперь давай, подержи-ка мне фонарь. И бумажник у него лучше будет забрать, пока он его полностью кровью не перепачкал.

— Ты с ума сошла? Выжила из своего гребаного ума?! Ты просто так застрелила человека! Да он вот-вот просто ляжет и умрет!

Она кивнула.

— Ну да. Так и задумывалось.

— Полиция схватит тебя быстрее, чем ты думаешь, и ты закончишь свои дни на проклятом электрическом стуле! Ты, должно быть, совсем сдурела, не иначе!

Она задумчиво коснулась подбородком ствола своего револьвера .38 калибра.

— Слушай, Золотко, вот, в чем дело: я была с доком последние два года, путешествовала от шоу к шоу. Я заменила его последнюю пассию Стеллу. Она рассказала мне, как он плохо себя чувствует — сказала, что он уже на последнем издыхании. И я решила остаться с ним, хотя и не подозревала, что мне придется быть нянькой шестидесятивосьмилетнего мужлана. О, да, у него был неплохой разгон, тут я согласна. Но при этом в его башке уже поселилось столько глюков — больше, чем летучих мышей на колокольне у Дракулы! Поэтому мне его не жалко, он уже не стоит внимания. А вот ты… ты — настоящий мужик и, я подозреваю, что настоящий игрок. Но вот вопрос: хочешь ли ты закончить влачить жалкое существование? Или ты хочешь просто раствориться, как соль в супе? Лечь, лежать и ждать, пока кто-то не укажет тебе высшую цель? Если так, то в какой-то момент ты обнаружишь, что прожил глупую никчемную жизнь. Неужели ты хочешь, чтобы стрелки твоих часов остановились? Или же ты хочешь вспыхнуть ярко и быстро, как… — она подумала, подбирая верный образ, — Бонни и Клайд? Оставить после себя огненный след. Запечатлеть себя в истории, — она кивнула и махнула пистолетом в сторону раненого мужчины, уползавшего в лес. — У него нет семьи. Ну ладно, есть у него дочурка в Калифорнии, но она давно замужем и сама по себе. Ему даже весточки от нее не приходит. Поэтому, думаю, если б у него осталась хоть крупица здравого смысла, он и сам сказал бы, что хочет покинуть этот грешный мир. Так сказать, освободиться , если верить в то, что говорят проповедники. Будучи продавцом Библий и нося этот зажим в виде молящихся рук, ты, наверняка, видел в глазах людей, которым ты толкал свои речи, что они верят во что-то лучшее, чем… — она вновь оглянулась на лес. Ханикатт начал тихо всхлипывать от боли, теряя силы, — чем это .

Джинджер говорила без тени горечи — в ее голосе даже слышалась злая ирония.

— Ну, конечно, — закатил глаза Партлоу, возвращая ей усмешку. — Расскажи копам эту душещипательную историю об убийстве из милости, и они упадут перед тобой на колени и назовут тебя святой.

К его удивлению, она одарила его небольшой улыбкой, а глаза ее словно засияли.

— А как копы вообще об этом узнают? — спросила она.

Стояла теплая ночь. Пот стекал по телу Джона Партлоу. Мужчина чувствовал, что бисеринки влаги выступили на лбу под полами его соломенной федоры. Насекомые вновь начали стрекотать в лесу, и ему казалось, будто они спрашивают его всем своим многочисленным хором: что ты собираешься делать… делать… делать… делать… ?

— Помоги мне, — сказала Джинджер, прижав фонарь к его правой руке.

Запомнил ли он, как взял его? Или он просто запомнил то, как выглядело в тот момент ее лицо — как будто она уже знала о нем все, что он пытался скрыть, все его секреты? Когда она посмотрела на него своими глазами цвета шампанского — игривыми, как у кошки — ему показалось, что он стал младенцем, о котором все слышали, но которого никто не знает. Младенцем, брошенным на ступеньках церкви за пару часов до воскресной службы. Младенцем, которого чуть позже утянет в водоворот приемных семей — одна будет сменять другую — и никому из этих людей, в сущности, не будет дела до этого мальчишки с ангельской внешностью: одни будут хотеть использовать его, другие будут к нему жестоки. Эта мысль помогла осознать: в этом гребаном мире на твоей стороне нет никого, никто не станет помогать тебе просто так, не поможет прокормиться в голодные годы, не подаст милостыню на паперти. Всем будет плевать на других, всех будет волновать лишь, чтобы мама не дала этому человеку ни цента , потому что все думали, думают и будут думать только о себе. Джон Партлоу встречал много таких людей, и чтобы выжить среди них ему пришлось научиться использовать свою единственную ценность — имя — в качестве маскировки. Так, за свою жизнь, он сменил целую череду имен, перемерил много личин и много масок, но глубоко в душе — в том месте, где от этой его души остался лишь тлеющий прах, в сгоревшем темном подвале его грудной клетки — он радовался, что отличается от таких людей своим умом, деловой хваткой, быстротой реакции и ощущением, что он живой до мозга костей.