Хосе Сомоса - Соблазн

– Разумеется, сеньор Леман, разумеется… Я только хотел…

– Выбор за вами, сеньор Брук.

– Я… Я уже выбрал, сеньор Леман.

– Благодарю, сеньор Брук. Всего доброго, сеньор Брук.

И он отключился, стиснув зубы. «Есть женщины, которые думают, что все мужчины – мазохисты», – сказал он себе. Он, конечно, может им быть, но до определенной степени. Он вспомнил, что существует одна из этих штук (технические термины вызывали у него беспокойство)… одна «филия» по имени Леопольд, связанная с Захер-Мазохом и с его собственной «филией», а также с пьесой «Виндзорские насмешницы», в которой женщины потешаются над мужчинами, вынуждая их носить на голове оленьи рога. Одна мысль о том, что женщина может над ним смеяться, вызывала у него эрекцию, но он приписывал этот факт не какой-то там «филии», а стремлению к честности: когда женщина смеется над мужчиной, она честна, полагал он. Он и сам порой заставлял их над собой смеяться по той же самой причине. Он усаживал их на унитаз и заставлял смотреть на себя и смеяться. Ребенком он частенько подглядывал за матерью в ванной, а потом за девицами, которые жили с его отцом, и каждый раз, когда им удавалось его застукать, они смеялись. «Знаешь, что ты такое?» – выговаривала потом ему мать. Женщины – настоящие эксперты по насмешкам: они учатся им в детстве, закрепляют свои познания в юности, а достигнув возраста кумушек, ничем другим и не занимаются.

Он заметил, что выехал на автостраду, увидел съезд, свернул на него и снова поехал в Мадрид. Уверился, что подцепил грипп: все потел и потел, причем обильно.

– Ты не мог бы выключить консоль? – попросил он. – Пожалуйста, меня раздражает этот писк.

Мальчик выключил ее, но не убрал. Мужчина прибавил:

– Когда приедем домой, я хочу, чтобы ты прежде всего принял душ. От тебя воняет.

– Значит, мы едем домой? – спросил мальчик.

– Конечно, мы едем домой. Просто кружным путем.

– А можно будет перед душем посмотреть головидео?

– Нет.

– А после?

– А после – поглядим.

Тут он вспомнил, что не включил габаритные огни, и сделал это. Вообще-то, они включались автоматически, но мужчина обесточил в машине все автоматы, потому что его тревожило, что машина думает за него. Кроме того, так можно сэкономить.

– Что ты сказал?

– Вагина, – повторил мальчик. – Нару говорит, что это то же самое, что «пизда».

Мужчина засмеялся и понял, что плохое настроение улетучилось.

– Скажи своему другу-индусу, что он, в отличие от тебя, не видел ни одной настоящей пизды за всю свою жизнь… Нет, лучше не говори. Это шутка.

– То, что сказал Нару, – это «зощренное» вранье?

– Нет. Это всего лишь ошибка. И потом, правильно – «изощренное» вранье.

– Ага, – кивнул мальчик. – Мы что, выбираем? – спросил он, поворачивая голову к окну, чтобы взглянуть на стайку смеющихся девушек на тротуаре.

– Нет, катаемся, только и всего.

– Мы разве не должны были ехать сегодня в другой дом?

– Да, то есть нет. Я поеду один.

Мужчина прикусил губу, стараясь ухватить побольше. Вопрос мальчика напомнил ему о том, что съездить в свой дом в горах нужно для того, чтобы вывезти тело. Кондиционер в самом нижнем подвале его на какое-то время законсервирует, но ждать не стоит. Эта последняя фаза с каждым разом все более усложнялась, и то, что у девушки остановилось сердце во время сессии на токарном станке, застало его врасплох: он рассчитывал подержать ее живой еще как минимум три…

– Папа.

– Что?

– Ты слышал, о чем я спросил?

– Нет, – сказал мужчина.

Повисла пауза, и когда ребенок вновь задал вопрос, мужчина уже не мог определить, это был тот вопрос, который он пропустил, или уже другой.

– Я все еще твой помощник, папа?

Мужчина улыбнулся. Он знал причину сомнений. Они с самого воскресенья занимались этим без какого бы то ни было приемлемого результата – он отвергал всех, кого выбирал мальчик: то слишком молоденькая, то чересчур маленькая, то уже перезрелая, и это не добавляло сыну уверенности, как он ни объяснял, что выбранная должна нравиться им обоим. Он уже пару раз уступил детскому вкусу Пабло, даже его капризам, но ломать себя он не станет.

Тем не менее нужно было как-то подбодрить сына, ведь тот был его страховкой. Пока мальчик оказывает влияние на выбор, он гарантированно избегает ловушек .

И вдруг мужчине стало гораздо лучше. Он все еще потел, но уже не было ощущения, что заболевает. Взглянул на освещенный щиток приборов – тридцать пять минут девятого вечера, среда – и сказал себе: а почему нет, в конце концов, им нужна другая, так почему бы не попробовать еще раз? Может, именно этой ночью им повезет.

– Разумеется, ты продолжаешь быть моим помощником, – сказал он, вновь сворачивая в боковую улицу. – Самым лучшим, который у меня когда-либо был. И знаешь что? Я передумал… Открывай глаза, помощник: я уверен, что этой ночью мы выберем.

Когда я открыла глаза, вокруг было темно.

«Тебя зовут Эдуардо. Ты будешь смеяться, девочка».

И тут я поняла, что меня разбудило, – назойливый телефонный звонок.

Я протянула руку – зажегся свет. Увидела плетеный стул, узнала свою спальню. Сбитые в ком простыни в ногах, как будто я всю ночь с кем-то боролась. На электронных часах высвечивалось: четверг, 6:50 утра. Я произнесла вслух: «Ответить».

И приготовилась выслушать плохие новости.

Потом я вспомнила, что мне снилось той ночью. Мне приснились папа и мама, пятилетняя Вера; Аида Домингес, последняя известная жертва Наблюдателя; Клаудия Кабильдо, последняя жертва Ренара. И многие другие. Они все смотрели на меня равнодушно, как смотришь на того, кого случайно увидел в зеркале, это напоминало взгляд грязных безруких-безногих кукол, которых Ренар подвешивал рядом с телами убитых им людей. И я подумала, что они от меня чего-то ждали… Но чего? Не справедливости и не возмездия. Возможно, самоотдачи. Или нет, даже не этого: действия.

Все-все без исключения жертвы этой бесконечной войны взывали ко мне, чтобы я что-то сделала, чтобы натянула безликую маску и разыграла для них забвение.

Вчерашнее утро, в среду, через день после разговора с Женсом, я провела в постели со своим ноутбуком на коленях, изучая маску Экспозиции и прихлебывая кофе. Женс сказал, что я могу сыграть ее дома, живя пару дней «обычной жизнью», и я следовала его инструкциям. Я буду выходить, схожу в супермаркет и тренажерный зал, посмотрю телевизор.

И отложу внушающую ужас поездку в поместье на четверг.

Маска Экспозиции была открыта франко-алжирским психологом Дидьером Кора́, но Женс полагал, что нашел к ней собственные ключи в жестокой сатире на Троянскую войну, озаглавленной «Троил и Крессида», которую Шекспир наводнил развратными вояками, вульгарными сводниками и неверными возлюбленными, где ценность жизни и достоинство зависят от мнения других. «Человек гораздо больше ценит то, чего он еще не получил», – говорила Крессида, и позы этой маски как раз и заключаются в экспозиции тела, с тем чтобы воздействовать на подсознательное, сдерживая при этом и желание, и его выражение. «Как украшение в витрине: выставлено всем на обозрение, но под защитой», – пояснял Женс.