Макс Фрай - Мертвый ноль [litres с оптимизированной обложкой]

– Ы-ы-ы-у-у-у! – подтвердило доказательство. И чтобы я особо не расслаблялся, добавило: – Пагубный негодяй!

– Это оскорбление наивысшей степени, для настоящих непримиримых врагов, – уважительно отметил Шурф. – Я как раз сегодня выяснил, что самые обидные из традиционных шиншийских оскорблений, способные развязать войну между семейными кланами или просто довести оскорбленного до самоубийства, состоят максимум из двух-трех слов. Это означает, что неприязнь к оппоненту столь велика, что на него даже ругательства тратить жалко. Апофеоз презрения, коротко говоря.

– Не беспокойся, – утешил его я. – До самоубийства не дойдет, даже если эта девица еще триста раз назовет меня просто «негодяем», без дополнительных эпитетов. У меня, ты знаешь, сильная воля к жизни. И несгибаемый дух.

– Это то немногое, о чем я совершенно не беспокоюсь, – серьезно ответил мой друг. И, помолчав, добавил: – На самом деле я очень рад, что ты не пахнешь безумием. И что присутствие юной леди косвенным образом подтверждает твои слова. Потому что худшего бреда я в своей жизни не слышал: «Туча, которая на самом деле тьма и пернатый змей»… Впрочем, прости за преувеличение. Конечно же, я слышал бред и похуже. Но в таких обстоятельствах и от таких людей, что сравнение с ними тебя бы совсем не обрадовало. Ладно. Прежде, чем разбираться, что это было, надо успокоить юную леди. И тебя. И меня.

Так называемая юная леди успокоилась первой. Очень условно успокоилась, но это лучше, чем ничего. Все-таки девчонки отлично устроены: четверть часа поревут, и потом как новенькие, только и горя, что нос распух. Я бы тоже хотел так уметь.

Я-то за это время как раз успел начать волноваться по-настоящему. У меня вообще обычно замедленная, так называемая «отложенная» реакция на любой достаточно сильный стресс; в принципе это довольно удобно. К тому моменту, как я, прекратив являть чудеса героизма и стойкости, в ужасе воскликну: «Мамочки, что это было, какой кошмар, как после этого жить, всему конец», – остальные участники экстремального происшествия обычно как раз успевают успокоиться в достаточной степени, чтобы броситься меня утешать.

Впрочем, сейчас с утешениями было не очень. Девица перестала бурно рыдать и бессвязно браниться, за что ей, конечно, большое человеческое спасибо, но все еще горько всхлипывала, обеими руками вцепившись в Шурфа. Похоже, он действовал на нее не хуже знахарских Кристаллов Смирения. То есть примерно как на меня самого.

Сам Шурф за это время успел выдуть почти полбутылки укумбийского бомборокки из моих запасов – для него это примерно как двадцать капель валерьянки тревожной музейной смотрительнице после экскурсии младших школьников, но тот факт, что эти условные капли ему вообще понадобились, кое о чем говорит.

Поэтому мне пришлось засунуть свою отложенную реакцию на стресс, а также нервы, сердце, смятенный разум и все остальное, что мешает сохранять самообладание, в задницу, где им, на самом деле, совсем не место. Но ничего не поделаешь, пусть пока полежат. И совершенно спокойным голосом, как будто мы просто поймали хулиганку, разбившую пару окон в доме, сказал:

– Давайте все-таки попробуем разобраться, что на самом деле случилось.

Шурф к тому времени каким-то непостижимым образом успел втолковать принцессе, что, по его мнению, я никого не убивал. Понятия не имею, как ему это удалось, но девица перестала изрыгать в мой адрес шиншийские оскорбления наивысших степеней. И в ответ на мое предложение она не стала рычать: «Убил несуразный засранец!», а просто заново расплакалась. Ну тоже, честно говоря, не самый продуктивный вариант.

– Юная леди сейчас испытывает очень сильное горе, – сказал мне Шурф. – Душевные страдания такой остроты обычно туманят ум. При этом она, к сожалению, не обучена контролировать свое поведение. И, тем более, чувства. Что на самом деле вполне простительно: в ее возрасте я тоже этого не умел. Поэтому внятно и последовательно изложить обстоятельства, предшествовавшие ее появлению на крыше Мохнатого Дома, юная леди сможет еще не скоро. Этому, разумеется, можно помочь. Например, успокоить ее при помощи соответствующего заклинания и попросить ответить на наши вопросы…

Я не стал его перебивать, но очень громко и страстно, так, что задребезжали оконные стекла, подумал: «Елки, конечно! Давай!»

– …но с учетом того, что наша гостья является не только подданной другого государства, но и приближенным лицом великого халифа, нам с тобой не следует насильственно производить над ней какие-либо магические манипуляции, – закончил мой друг. – Впрочем, заручившись ее официальным согласием, тоже не стоит. Если юная леди была каким-то образом околдована, последствия любого нового колдовства непредсказуемы, ты сам это знаешь. Поэтому я предлагаю вызвать сюда сэра Джуффина. По крайней мере, он разбирается в вопросах совместимости заклинаний гораздо лучше нас. И, кстати, единственный имеет официальное право допрашивать и околдовывать, кого сочтет нужным, включая самого великого халифа…

– Ты что, бешеных жаб объелся? – не переставая рыдать, возмутилась принцесса. – Великого халифа Кутай Ан-Аруму никому околдовывать нельзя!

– Как скажете, юная леди. Если нельзя, значит, не будем, – согласился сэр Шурф.

– Ты очень хороший человек, – похвалила его принцесса.

Сэр Шурф Лонли-Локли не каждый день слышит подобные комплименты. Не то чтобы он вовсе их не заслуживал, просто его нынешнее положение Великого Магистра Ордена Семилистника не способствует свободному изъявлению добрых чувств населения, да еще и в столь бесхитростных формулировках. Когда он служил в Тайном Сыске на должности Мастера Пресекающего Ненужные Жизни, то есть штатного убийцы, со свободным изъявлением добрых чувств было, пожалуй, попроще. Но ненамного, честно говоря.

В общем, Шурф не привык к похвалам из уст незнакомых девиц. Будь на его месте кто-то другой, я бы сказал, что он растерялся, а так даже и не знаю, какое слово следует употребить.

Воспользовавшись беспомощным состоянием своего надзирателя, принцесса взяла из его рук бутылку бомборокки и сделала несколько больших глотков. Вернула бутылку Шурфу и внезапно охрипшим, зато почти спокойным голосом сказала:

– Он – самое прекрасное существо во Вселенной. И любит меня больше жизни. Такое счастье мне выпало! А я…

Я сперва решил, что речь о халифе. Но принцесса добавила:

– А я даже имени его не знаю. И свое не успела ему назвать. И не сумела остаться с ним навсегда. С этого дня жизнь больше не имеет для меня смысла: все самое прекрасное со мной уже случилось. Но я не удержала это прекрасное в своих слабых, никчемных, несуразных руках.