Никита Калинин - Под сенью исполинов

— Я с вами, — возвестил вдруг Буров.

— Уверен? — до Романа дошло наконец, что ещё пара-тройка раз, и он доконает Истукана этим вопросом.

— Да. Это важно. Разницы в скорости между мной и богословом ты не заметишь.

Всё равно «Сапфира» требовалось два, чтобы грузить сразу две платформы, а не курсировать туда-сюда с одной. Раз он был уверен в собственных силах, что ж…

Двое в экзотелах — Роман и Майкл — первыми вышли в отсек стабилизации атмосферы. Ганич немного замешкался, у него никак не выходило подсоединить платформу к скафандру. Ему помог Роберт, ожидавший выхода группы, чтобы вновь заклинить переборку винтовым распором.

— Ясная, — по обыкновению констатировал Майкл, когда внешний шлюз пришёл в движение.

Как и всегда, сработали светофильтры. Звезда одаривала поверхность песчаной планеты безудержным потоком фотонов; термометр «Осы» пикнул, ткнувшись в отметку полста. Кругом безмолвно, накрепко врастая кронами друг в друга, цепенели грибообразные деревья, увитые паутиной лиан.

И тишина. Внутри экзотела Романа никто не увидит. Здесь он сам себе свидетель… Группа двинулась, на транспортёрах закрутились вздувшиеся бублики колёс.

У самой границы тени Роман понял, что слёзы закончились. Болезненный комок ещё душил, рвал всё чуть выше грудной клетки, но уже на сухую. Мысль о том, что Оля мертва не покидала его ни на миг. Она вцепилась в его мозг, как членистоногий хищник в незадачливо ползшую по листьям теплокровную жертву. И крутила, душила, рвала, впиваясь острыми ухватами смятения всё глубже и глубже, не оставляя ничего, кроме всеобъемлющей, болезненно гудящей пустоты — её больше нет.

Мы же… мечтали родить… дочь…

— Что? Повтори, командир!

Роман встрепенулся. «Оса» Майкла, тяжело шедшая чуть впереди, обернулась, ненадолго вперившись чёрным троекрестием забрала. Нечаев махнул: идём, мол.

Густое молоко тумана так и царствовало среди чешуйчатых стволов. Белая стена вырастала сразу же за первыми деревьями и клубилась настолько ровной поверхностью, что казалось порой, будто на её пути была невидимая преграда.

Ганич подошёл к Нечаеву сзади, и ещё до того, как тот успел объяснить ему куда можно пристегнуться, щёлкнул карабином троса. Сам, видимо, разглядел. Буров последовал примеру теолога, встав в связку с Бёрдом. Двумя цепочками они вошли в туман.

Путь предстоял долгий. Навигаторы снова стали проводниками в беспросветной мгле тумана, а экзотела — переведены в режим автопилота с теми же настройками, что и накануне: неспешный шаг, конвой.

Тишина в эфире хранилась недолго — заговорил Ганич. Что его к тому подтолкнуло неизвестно, но он решил, ни много ни мало, высказаться о своей цели на этой планете. Возможно, своё дело сделало ощущение отрезанности от путей возврата.

Начал он издалека, говорил хоть и много, но неспешно, тщательно подбирая слова.

Выяснились весьма любопытные детали. Роман не знал, например, что Уфимская богословская академия на деле финансируется вполне светскими структурами, и притом из-за рубежа. Что существует некий Фонд Единения, заправляющий делами единобожцев и на территории Союза в том числе. И этот самый Фонд настолько влиятелен, что в состоянии так вот запросто отправить на Ясную — последнюю планету с невосстановленными связями — своего человека.

Ганич утверждал, что на Ясной есть нечто, подтверждавшее их какой-то там догмат. Или учение. Суть последнего была примерно такова: всякая религия Земли есть просто часть чего-то большего, но единого, что бог-творец один и всеобъемлющ. А тут, средь белых песков, под сенью исполинов Ясной, мол, кроется ни много ни мало ответ, ключ ко всему, во что верили единобожцы. Откуда такая информация, он, естественно, не упомянул.

Единобожие возникло ещё до войны, в самом начале двадцать первого века. Поначалу это было затерянное где-то на юге Испании маргинальное сообщество, безобидная секта утопического толка с идеями о прекращении распрей на религиозной почве. Но в какой-то момент мир в очередной раз сошёл с ума. То там, то тут появлялись ораторы, привлекавшие своими идеями всё больше и больше людей. Кстати сказать, вполне светлыми идеями. Подобно снежному кому, единобожие быстро набрало популярность. Адептами его большей частью становились люди, ранее не веровавшие. Или же усомнившиеся по разным причинам в традиционных религиях. Причин к последнему только за первых три десятилетия века скопилось немало.

В обычной ситуации Роман непременно что-нибудь сказал бы теологу. Возможно, даже нагрубил или высмеял в свойственной ему манере. Но не теперь. Стоило Ганичу углубиться в суть своей веры, как Нечаева вконец поглотила кромешная тьма. Будто тьма эта — туман, просочившийся сквозь невидимые щели экзотела, медленно сдавливая виски теми окровавленными штифтами…

В сорок втором году он вместе с отцом стоял на перроне в ожидании эвакуационного эшелона. Завод отца вывозился дальше на восток, в Екатеринбург, и Рома жался к родителю как к единственному оплоту привычного мира. Его мама и старшая сестра тоже стояли рядом. Но они никуда не собирались. Им не позволяла вера. Вера в то, что бог не позволит им погибнуть в момент штурма соединениями господинов.

Позволил.

— Я родился в Джорджии, в городке под названием Уэйнсборо, — оккупированный убаюкивающим бурчанием Ганича эфир мягко разбавил голос Бёрда, — Не думаю, что вы в курсе где это. Но мой городок — неофициальная столица неоюниатов в США. Вернее, был ей до войны.

— Точнее, Майкл, до взрыва на станции Вогтль, — Леонид Львович произнёс это громко и проникновенно, словно начинал проповедь; видимо, знал не понаслышке, о чём речь. — Там было испытано новое оружие Союза…

— Не порите чушь! — эфир неожиданно сотряс громоподобный бас Истукана. — Это была диверсия черноморцев, а не какое-то там оружие. Вот же… — он подобрал подходящее слово, — профанация!

Бурова легко было понять. Он — фронтовик. Непосредственный участник, не свидетель даже, тех событий. Кому, как не ему, знать о войне.

Но речь шла о катастрофе, случившейся на территории самих США. Существовало две версии причин взрыва АЭС Вогтль в округе Берк. Как водится: правдивая, и американская.

Первая строилась на докладах командования спецназа морской пехоты Черноморского флота. Зимой две тысячи сорок первого года к восточному побережью Северной Америки подошла незамеченной атомная субмарина «Пермь», доставив на вражескую территорию отряд бойцов сто тридцать седьмого отдельного морского разведывательного пункта специального назначения. Ценою собственных жизней спецназ провёл масштабную диверсию.

Агония человечности к тому моменту уже пропитала самый воздух сотрясавшейся планеты, и никого не волновали смерти мирных жителей — на всё имелось оправдание. Упаси бог сказать российским боевым пловцам, что смерть их близких — не оправдание убийства чьих-то близких. «Сопутствующий урон» придумали не они. Мир давно задыхался, удушаемый замкнувшимся порочным кругом на крови.