Ди Карт - Скользкая дорога

— Я уже говорил, что да.

— Говорил, что да… — Дарья поняла, что мама разочарованно улыбнулась сквозь высыхающие на лице слезы, и хорошо себе представила ее лицо в этот момент. — Ты эгоистичен. Всегда был таким, не спорь. Молчи. Ты настолько потерял голову, что не видишь, как переживает Дарья. Она уже спрашивает, почему папочка стал такой странный. Дарья ведь… она… Дарья…

Дарья… Дарья! Тарья!

— Тарья! Эй! Ты чего! Опоздаешь ведь! — муж тормошил ее. Она открыла глаза. Ее муж. Боже, сон… Какое счастье. Какое счастье! Сон!

Тарья резко приподнялась в кровати и обняла мужа, осыпая его поцелуями.

— Эй, эй! Полегче! — засмеялся муж. — Ты чего? Давно не виделись, часов шесть! Доброе утро, соня! Нина и Том уже давно встали.

— Который час?

— Девять доходит. Ты просила тебя в половине девятого разбудить, и я честно пытался, — Рику щелкнул пальцами жене по челке, — но ты вцепилась в подушку. Все в порядке?

— Да. Просто сон дурной, — ответила Тарья и услышала, как на первом этаже бегают дети. — Ты собрал мне вещи?

— Еще с вечера. Том ноет, чтобы мама не уезжала. Ума не приложу, чем их занять. Ну, Нина еще ладно. Но этот егоза… Я с ним за эти дни с ума сойду! Уже думал, а что, если…

— Рику, я очень тебя люблю! Обними меня!

— Ну-ну! — муж сел к Тарье и крепко сжал ее в объятиях.

— Мне так страшно!

— Я знаю. Давай лучше о веселом. Хотя какое тут веселье — ты нас на три дня покидаешь! На погибель с этими разбойниками меня оставляешь! Вон, бегут уже.

Топот усилился, и в спальню забежали близнецы.

— Ма-а-м, а чего ты не встаешь?

— Мамочка, а ты скоро вернешься? — Нина забралась к маме в постель.

— Через три дня, солнышко, — ласково ответила ей Тарья. — Мамочке надо уехать по работе.

— Маме нужно ехать на работу, чтобы делать ми… микарабаилогию! — деловито объяснил своей сестренке Том.

— Микробиологию, зайчик, — улыбнулась Тарья и погладила его по шелковистым светлым волосам. — Микробиологию. Но мамочка поедет по другой работе, не по микробиологии. Вы с Ниной позавтракали?

— Я позавтракал, а Нина только сок пила. А папа даже и не заметил!

Рику с Тарьей переглянулись и улыбнулись.

— Пап, а почему мы живем в Финляндии, но язык у нас называется английский, а не финляндский? — спросил вдруг Том.

— Потому что раньше, давным-давно, в мире было много разных языков. И на английском говорили в Англии. Поэтому он и называется — английский.

— А почему его теперь по-другому не называют? — не унимался сын.

— Малыш, так люди задумали. Много-много лет этот язык назывался английским, и люди решили, что для удобства его будут продолжать называть английским.

— Мамочка, вставай! Пойдем! — тянула ее за руку пятилетняя дочь.

— Хорошо, хорошо. Встаю. Спускайтесь вниз, я сейчас тоже приду. Бегите! — Тарья сидела в постели, укутавшись в одеяло.

— Я хочу с тобо-о-ой! — захныкала Нина.

— Нина, малышка, иди с братом вниз, мы с мамой сейчас придем, — Рику сказал это так, что дочь поняла — сопротивление бесполезно. Она опустила обе руки как можно ниже, ссутулилась, выражая недовольство, так, что ее длинные мягкие светлые волосы коснулись пола, и поплелась из комнаты. Томас последовал за ней.

— Как же нам повезло с ними… — прошептала Тарья.

— Семейство блондинчиков! Один я у вас черноволосый, как белая ворона! — ответил Рику, не распознав игры в своих словах.

Когда супруги удостоверились, что дети спустились на первый этаж, Рику откинул одеяло.

— Ты сегодня без протезов, что ли, спала?

— Да. Им скоро два месяца. Я чувствую, что они мне уже не подходят. Надо новую пару.

— Юбилейная будет.

Тарья вопросительно посмотрела на мужа.

— Пара юбилейная будет. Сороковая.

— Ужас какой. Сколько денег на это уходит. А ведь с каждым разом все дороже и дороже!

— Денег? Денег?! Смеешься? Хоть куда-то же их надо девать! Я даже слышать ничего не желаю! Ты бы лучше об этих своих судилищах подумала! Забот как будто других мало! Вот ведь! Согласилась на свою голову!

— Согласилась? Будто у меня были варианты… Это мой гражданский долг. Я не имела права не согласиться — таких, как мы, и без того по всему белому свету ищут!

— Звезда ты моя! — Рику поцеловал жену, встал с кровати и достал протезы. — На сколько, как думаешь, тебе их еще хватит, пока совсем не впору станут?

— Думаю, неделю-то я точно в них еще прохожу. Ты закажешь новые?

— Конечно.

Тарья вытянулась на кровати, и муж сосканировал ее нижние конечности, на которых отсутствовали стопы, щиколотки и небольшая часть голени.

— Готово. Выслал в лабораторию. К твоему возвращению будет готова новая пара.

Он передал ей старые протезы. Тарья поднесла каждый протез к культе, и в течение пары секунд они легко соединились с конечностями, образовав на вид полноценные бесшовные ноги. Тарья поднялась с постели, улыбнулась мужу и, почти незаметно прихрамывая, пошла к детям.

Она много раз бывала в Париже, но, несмотря на восхищенные отзывы о нем, ей там было неуютно. Спустя двадцать пять минут после того, как ее левипод оторвался от домашней парковки в Эспоо и набрал третью скорость, Тарья пыталась разобраться в непонятной для нее системе парковок французской столицы — сначала надо было выбрать сектор парковки и заплатить за нее, и только потом парковаться. Какая глупость!

Тарья была удивлена тем, с каким вкусом организаторы лекции оформили сцену, где через четыре часа должен выступить профессор Филипп Мартинез — лаконичные черно-белые столбы света имитировали колонны, создавая в сочетании с дрейнером невесомую, но визуально уловимую границу между площадкой и улицей. Улицей, конечно, это можно было назвать с большой натяжкой — скорее, это была пропасть, ибо главный лекционный зал располагался на высоте 350 метров над землей, а стены были заменены невидимым глазу дрейнером. Когда загуститель воздуха был изобретен, в девелоперском бизнесе и индустрии декора случилась настоящая революция. Абсолютно не распознаваемая глазом стена воздуха любого размера и формы стала полноценным строительным материалом — дрейнер использовали и в качестве несущих конструкций, и как средство зонирования помещений, а с добавлением краски в процессе загустения дизайнеры могли буквально рисовать в воздухе любые принты, как бариста рисует узоры на молочной пенке в чашке капучино. Дрейнер успел и побывать законодателем моды, и выйти из нее, и ознаменовать собой дурной вкус, пока, наконец, не стал обычным материалом.

Тарья неспешно прогуливалась по секторам пустого сорокатысячного зала. «Интересно, заполнится он сегодня? Вот ведь строили раньше… Сорок тысяч!»

Она прислонилась к стене звукооператорской рубки в центре зала, слегка прикрыла глаза и зашла ради интереса в сеть, чтобы узнать, что население Парижа составляет 204 тысячи человек.